Маленькое. В трех днях

Холле боялась вида обнаженных иголок, а особенно медицинских. Отойдя в сторону, она повернулась к кровати спиной и сосредоточилась на том, чтобы вырвать из оконной рамы обитую тканью фанеру. Немного усилий и дурной энергии – и хлипкие гвоздики вылетели из подгнившего дерева, а импровизированная заслонка с грохотом рухнула на пол, чудом миновав макушку разрушительницы.

Палату залил алый свет заходящего солнца. За спиной Холле Руккас вздохнул резко и глубоко, как в последний раз.

Мори нервно засмеялся.

– Я уже ни в чем не уверен.

«Эта жестокая, смертельная болезнь – общий жребий»

А брасестрат Марса там умирает… – почти всхлипнула она. – Мне не надо было, но случилось, а ему надо – и оно скоро умрет из-за этого. Несправедливо!

Ведь такому можно только позавидовать: если Ленна и впрямь была Взрослой, то вернуться хоть ненадолго обратно в это невероятное ощущение выбора – несбыточная для большинства живых людей мечта. Вон Руккас уже сколько мучается, например…

впервые такое…

– Определенные форм не меняют, на то и. – философски заметила Холле. – Не думаю, что тут у тебя только с коленом такие проблемы. Подумай, например, внимательно о своем носе.

«Ты же наглая, Красота. – удивилась она самой себе. – В чем проблема зайти-то? Ну, выгонят, так подумаешь».

Раньше такого простого уговора с собой было бы достаточно. Теперь… Она просто осталась стоять на том же месте, изучая белую дверь в волокнах.

Первой реакцией стало отрицание – этого нет.

Он помахал своей «старой подруге» и улыбнулся тем самым теплом, от которого у Ленны сводило тело нежностью.

Верно уловив ее настроение, Холле неловко махнуло в ответ и зачем-то поспешило дальше – за Марсом и санитарами, к палате Рукко.

Наблюдая искреннюю заинтересованность Мори, Ленна вдруг впервые в жизни почувствовала отголосок ревности.

Его мохнатые брови удивленно приподнялись, а руки сами собой опустились в карманы – верный признак смешанных чувств.