Прокаженные

ервь может не заметить обрушившейся на него лавины земли, но слона эта лавина раздавит

Вы напрасно канитель затеяли, — заговорил вдруг Минин. — К чему этот суд? Да я вам в ноги поклонюсь, если кто-нибудь из вас возьмет мое ружье и прикончит меня так же, как я прикончил Варежкина. Только окромя блага я ничего не получу. Лучше такая смерть, чем такая жизнь.
При этих словах зал зашевелился.

Так, значит, — спросил Путягин, — вы одобряете убийство?
- Конечно, для Варежкина — лучше смерть, чем мука.
- Значит, вы разделяете взгляд вашего мужа?
- Одобряю, конечно.
- Значит, по-вашему, гражданка, выходит, что надо убивать людей, которые мучаются?
Мотя смутилась и ничего не сказала.

После обмена мнениями совет пришел к заключению, что Минина должны судить сами прокаженные, потому что психология убийцы им понятнее, нежели здоровым людям. Кроме того, они знают убитого и убийцу лучше, чем врачи.

Мотя продолжала:
- И для чего только живут такие — не знаю! Такой несчастный!
- А для чего мы все живем? — спрашивал Даниил. — Мы поди тоже не лучше его, а вот живем и небо коптим… Вон

Против суда высказались Плюхин и Вера Максимовна. Они считали — причины убийства вполне понятные, преступления здесь никакого нет, а есть лишь акт человеческого милосердия.

Дело наше маленькое, — добавил он тихо, — лечить, а там — пусть здравотдел разбирает: изолировать или нет. Списки он имеет, и в них все отмечено.
- Все-таки, доктор, как же с ней быть?
- Никак. Оставьте ее в покое. Она нужнее им, чем всем остальным.
Вера Максимовна почувствовала в словах доктора какую-то правду. Но ведь права и она. Она хотела отделить девочку. В целях той же гуманности доктор Туркеев оставляет ее здесь. Чья гуманность выше?
- И вообще, зачем прокаженным дети? — меланхолически произнес присутствовавший при этом разговоре Клочков.
- И вообще, зачем вам, батенька, перепелки? — спросил доктор Туркеев, и в голосе его прорвалась досада.

хмедка — так звали в поселке Мамедъярова — имел в городе фруктовую лавку. Эта лавка являлась для него дорогой святыней, без которой немыслима была жизнь.

Девушка продолжала петь. А кругом лежала степь-покойная, засыпающая. На много верст вокруг не было ни одной человеческой души, кроме тех, кто пел и кто слушал это пение.

у одной женщины из всех женщин мира не кроется в характере столько интернационального, как в характере русской женщины. Для нее важен прежде всего человек. И эта вот человечность приковала внимание Мавруши к Ахмеду.