bookmate game
Литтон Стрэчи

Королева Виктория

Сообщить о появлении
Загрузите файл EPUB или FB2 на Букмейт — и начинайте читать книгу бесплатно. Как загрузить книгу?
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    Причем она любила не только сам замок. В равной степени она привязалась к «простым горцам», которые, сказала она, «преподали ей многочисленные уроки смирения и веры». Смит, и Грант, и Росс, и Томпсон — она любила их всех, но больше всего привязалась к Джону Брауну. Егерь принца стал теперь личным адъютантом королевы — слугою, с которым она не расставалась никогда, который сопровождал ее во время переездов, служил ей днем и спал в соседней комнате ночью. Ей нравились его сила, надежность и внушаемое им чувство безопасности; ей нравились даже его грубые манеры и нескладная речь. Она позволяла ему такое, о чем другие даже и думать не смели. Придираться к королеве, командовать ею, делать замечания — кто бы еще мог на это осмелиться? А вот когда с ней обращался подобным образом Джон Браун, ей это явно нравилось. Эксцентричность казалась невероятной; но, в конце концов, не так уж редко вдовствующие владычицы позволяют преданному и незаменимому слуге вести себя так, как не дозволено даже родственникам или друзьям: ведь власть подчиненного всегда остается твоей собственной властью, даже если она направлена на тебя самого. Когда Виктория покорно подчинялась приказу оруженосца слезть с пони или накинуть шаль, разве не демонстрировала она высочайшее проявление своей собственной воли? Пусть удивляются, что уж тут поделаешь; но ей нравилось так поступать, и все тут. Возможно, подчиниться мнению сына или министра казалось мудрее или естественнее, но она инстинктивно ощущала, что в этом случае действительно утратила бы независимость
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    голос. «А язык, — кричала она, — этот оскорбительный язык, который русские против нас используют! Кровь королевы кипит от ярости!» «О, — писала она немного позже, — если бы королева была мужчиной, она бы пошла и задала этим русским изрядную трепку! Пока мы с ними не разберемся, ни о какой дружбе не может быть и речи. В этом королева совершенно уверена».
    Несчастный премьер-министр, толкаемый Викторией к насилию, со своей стороны был вынужден отбиваться от министра иностранных дел, который в принципе отрицал любую политику активного вмешательства. Так и приходилось ему лавировать между королевой и лордом Дерби. Впрочем, он получал небольшое удовлетворение, используя одного против другого — стимулируя лорда Дерби королевскими посланиями и умиротворяя королеву критикой высказываний лорда Дерби; однажды он дошел даже до того, что составил по требованию Виктории письмо, в котором яростно обрушился на своего коллегу и которое королева тут же подписала и без всяких изменений отослала министру иностранных дел. Но все эти козни давали лишь временное облегчение; и вскоре стало ясно, что воинственный пыл Виктории не погасить атаками на лорда Дерби; атаки на Россию — вот чего она желала и чего она обязательно должна была добиться. И вот, отбросив в сторону остатки сдержанности, она обрушила на своего друга целую серию угроз. Не раз и не два, а весьма часто заносила она над его головой угрожающий меч грядущего отречения от престола. «Если Англия, — писала она Биконсфилду, — готова целовать России ноги, я не собираюсь участвовать в этом позоре и сложу с себя корону»; и добавила, что если премьер-министр сочтет нужным, он может передать ее слова Кабинету. «Этой задержкой, — воскликнула она, — этой неопределенностью мы подрываем наш престиж и нашу позицию, тогда как Россия продвигается и вот-вот окажется у Константинополя! После этого во всем обвинят правительство, и королева будет столь унижена, что ей останется лишь отречься от престола. Будьте же смелее!» Она чувствует, снова писала она, что не может, как уже говорила, оставаться правителем страны, целующей ноги варварам — противникам свободы и цивилизации. Когда русские заняли окрестности Константинополя, она строчила по три письма ежедневно с требованиями войны; и когда она узнала, что Кабинет решил ограничиться посылкой флота в Галлиполи, то заявила, что «ее первым порывом» было «сложить терновую корону, в сохранении которой она не видит смысла, если положение страны останется таким, каково оно сейчас». Легко представить воздействие такого волнующего послания на Биконсфилда. Это была уже не Фея; это был джин, опрометчиво выпущенный им из бутылки и собирающийся показать свою сверхъестественную силу. И снова, ошеломленный, отчаявшийся, подорванный болезнью, он начинает подумывать о том, чтобы вообще выйти из игры. Лишь одно, сказал он с кривой улыбкой леди Бредфорд, удерживает его от такого шага: «Если бы я только мог выдержать ту сцену, что последует во дворце за моей отставкой, я бы немедленно это сделал».
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    С самого начала она заняла непреклонную позицию. В ней снова проснулась старая ненависть к России, зародившаяся еще с Крымской войны; она вспомнила неприязнь Альберта к русским; она ощущала уколы собственного величия; и в страстном запале она бросилась в бой. Ее возмущение Оппозицией — в сущности, любым, кто осмеливался симпатизировать России в ее спорах с Турцией, — не знало границ. Когда в Лондоне проходили антитурецкие митинги под председательством герцога Вестминстерского и лорда Шефтсбери и при участии мистера Гладстона и других известных радикалов, она сказала, что «с ними должен разобраться министр юстиции»; «Это не может быть конституционным», — воскликнула она. Ни разу в жизни, даже во время кризиса с фрейлинами королевской опочивальни, не проявляла она столь ярого фанатизма. Но ее недовольство обрушивалось не только на радикалов; оступившиеся консерваторы в равной степени ощущали его силу. Она бывала недовольна даже самим лордом Биконсфилдом. Совершенно не понимая вычурности его политики, она постоянно приставала к нему с требованиями активных действий, принимая его ухищрения за проявления слабости, и то и дело порывалась разжечь пожар войны. По мере развития ситуации, ее нетерпение становилось все сильней. «Королева, — писала она, — крайне озабочена и боится, что задержка приведет к недопустимому опозданию и навсегда подорвет наш престиж! Это не дает ей покоя ни днем ни ночью». «Фея, — сказал Биконсфилд леди Бредфорд, — ежедневно пишет письма и ежечасно шлет телеграммы; и я почти не преувеличиваю». Она кляла русских во
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    Английская конституция — эта неописуемая сущность — как живой организм растет вместе с людьми и принимает самые разнообразные формы в соответствии с тонкими и сложными законами человеческого характера. Она дитя мудрости и случая. Мудрецы 1688 года отлили ее в известную нам форму, но случайное неумение Георга I говорить по-английски внесло в нее одну из самых существенных странностей — независимый от Короны и подчиняющийся премьер-министру Кабинет. Мудрость лорда Грея спасла ее от окостенения и разрушения и наставила на путь демократии. Затем снова вмешался случай: королеве посчастливилось выйти замуж за способного и целеустремленного человека; и казалось вполне вероятным, что безответственности администрации вот-вот будет положен конец и политическое развитие станы примет несколько иное направление. Но что дано случаем, то он и забрал. Консорт умирает в самом расцвете; и Английская конституция, хладнокровно отбросив отмерший член, продолжила загадочную жизнь, как будто его никогда и не было.
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    нашем неведении, придется удовольствоваться кратким и конспективным изложением.
    Внезапный уход принца был не только личной утратой Виктории; он был событием национального и даже европейского масштаба. Ему было всего сорок два, и по обычным законам природы он мог прожить еще не менее тридцати лет. Если бы это случилось, то едва ли можно сомневаться, что развитие английской политики пошло бы совершенно иным путем.
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    Свойственные его натуре противоречия делали принца необъяснимо загадочным в глазах хорошо знакомых с ним людей: он был мягок и жесток; он был скромен и насмешлив; он жаждал привязанности, но был холоден. Он был одинок, но не простым одиночеством отшельника, а одиночеством осознанного и не признанного превосходства. Он гордился своей репутацией высокомерного догматика. И все же назвать его просто догматиком было бы ошибкой, ибо последний всегда находит радость во внутреннем удовлетворении, а Альберт был очень от этого далек. Было что-то, чего он хотел, но никогда не мог получить. Чего именно? Какого-то абсолютного и невыразимого сочувствия? Какого-то невероятного, грандиозного успеха? А может, и того и другого сразу? Властвовать и быть понятым! Добиться одним победным ударом и подчинения, и любви — весьма достойная цель! Но с его воображением он слишком ясно видел, насколько слабо реагирует его реальное окружение. Кому тут было его искренне и крепко любить? Кто мог любить его в Англии? И если слабая сила внутреннего совершенства принесла так мало, мог ли он ожидать большего от жесткого применения силы и мастерства? Жуткая земля, на которую он был сослан, мерцала перед ним холодной и неприступной массой. Нельзя сказать, что он не произвел должного впечатления: да, конечно, он завоевал уважение соратников; да, его честность, энергичность и пунктуальность были признаны; да, он пользовался значительным влиянием и был очень важным человеком, Но как далеко, как бесконечно далеко было все это от его честолюбивых целей! Сколь слабыми и беспомощными казались его попытки на фоне невероятного сплочения тупости, глупости, расхлябанности, невежества и неразберихи! Возможно, он и обладал силой и разумом, чтобы добиться хоть небольших сдвигов к лучшему то в одном, то в другом месте — переделать некоторые мелочи, устранить некоторые несообразности, настоять на некоторых очевидных реформах; но сердце ужасного организма оставалось прежним. Англия, непрошибаемая и самодовольная, неуклюже плелась старой разбитой дорогой. Стиснув зубы, он бросился под ноги монстру, но был сметен в сторону. Да! Даже Пальмерстон до сих пор не сдавался — все еще терзал его своей небрежностью, бестолковостью и полной беспринципностью. Это было слишком. Ни природа, ни барон не дали ему жизнерадостности; зерна пессимизма, будучи раз посеянными, бурно взошли на благодатной почве. Он —
    Суть вещей постичь пытался,
    Но тщетно все, как ни старался,
    Удачи не было. Лишь мир
    В ответ зловеще улыбался.
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    Альберт был тронут не менее генерала Шрекенштейна. Он лишился любимой дочери, чей пытливый ум уже начал удивительно напоминать его собственный, — обожаемой ученицы, которая через несколько лет могла превратиться в почти равного ему союзника. По злой иронии судьбы у него забрали умную, увлеченную искусствами и науками, проявляющую сильный интерес к меморандумам и симпатизирующую ему дочь и оставили сына, не обладающего ни единым из этих качеств. Принц Уэльский явно пошел не в отца. Молитвы Виктории не были услышаны, и с каждым годом все очевиднее становилось, что Берти был истинным потомком дома Брунсвиков. Но эти проявления врожденных качеств лишь удвоили усилия родителей; возможно, еще не поздно выправить молодой побег, направляя его в нужную сторону постоянным давлением и тщательной подвязкой. Испробовали все. Юношу с группой отборных преподавателей отправили в турне по континенту, но результаты обманули ожидания
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    се вокруг говорило о приближающейся катастрофе. Внезапно нация ощутила на себе страшную тень неизбежной войны. В течение нескольких месяцев на фоне странных дипломатических метаний и растерянного волнения политиков ситуация становилась все неопределеннее и мрачнее, а национальное терпение оказалось на грани срыва. Наконец, после долгих и угрожающих переговоров было объявлено об отставке лорда Пальмерстона. После чего сдерживаемая до сих пор ярость народа вырвалась наружу. Люди ощущали, что в эту пучину запутанных проблем их ввергли слабые растерявшиеся политики; но знание того, что в центре власти стоит сильный, смелый, целеустремленный человек, на которого можно положиться, придавало им уверенности. Теперь же они узнают, что этот человек отстранен от руля. Почему?
    Повсеместно распространилась уверенность, что муж королевы предатель, что он марионетка русского двора, что, идя на поводу у России, он принудил Пальмерстона уйти из правительства и что он подчиняет иностранную политику Англии интересам ее врагов.
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    днажды, в 1847 году, он уже был на грани того, чтобы разорвать дипломатические отношения с Францией, не посоветовавшись ни с Кабинетом, ни с премьер-министром. И такие инциденты происходили сплошь и рядом. Когда об отношениях Пальмерстона с премьер-министром стало известно принцу, он понял, что такой возможности упускать нельзя. Если бы ему только удалось довести конфликт между ними до крайней степени и если бы ему только удалось заручиться поддержкой лорда Джона, то подавление и смещение лорда Пальмерстона стало бы почти неизбежным. Он занялся этим делом со всей присущей ему настойчивость
  • Наташа Кристеацитирует4 года назад
    Всесторонне рассмотрев варианты будущего развития Германии, он, под чутким руководством Стокмара, пришел к выводу, что все, кто искренне любит Германию, должны стремиться к ее воссоединению под суверенитетом Пруссии. Ситуация была чрезвычайно запутанна, и совершенно невозможно было предсказать, что принесет следующий день; и при всем при этом он с ужасом наблюдал, что Пальмерстон не понимает и не стремится понять всех тонкостей этой важной проблемы, а просто прет напролом, вслепую нанося удары, как казалось принцу, без всякой системы и даже без причин — разве что из совершенно необоснованного недоверия к Прусскому государству.
fb2epub
Перетащите файлы сюда, не более 5 за один раз