В ожидании Божанглза

В жизни, мой милый, есть две категории людей, которых нужно избегать любой ценой. Это вегетарианцы и профессиональные велосипедисты. Первые опасны, потому что человек, отказавшийся от антрекотов, наверняка был в прошлом своем существовании каннибалом. Вторые – потому что человек, который напяливает на голову кастрюлю с окошечком и беспощадно упихивает свои причиндалы в светящийся комбинезон, чтобы преодолеть на велосипеде горный склон, наверняка чокнутый. Так вот, если ты когда-нибудь встретишь велосипедиста-вегетарианца, послушайся доброго совета, мой милый: толкни его как можно сильней и, пока он не очухался, беги от него поскорей, как можно дальше и быстрей!

Полина, где мои спортивные туфли?
И Мамочка отвечала:
– На помойке, Жорж! Там они выглядят лучше, чем на вас!

А потом кричала ему:
– Жорж, главное, не забудьте прихватить с собой вашу глупость, мы всегда в ней нуждаемся!
И мой отец отвечал:
– Не волнуйтесь, Ортанс, у меня всегда при себе двойной запас!

И каждый раз это длилось часами: она надевала очередной наряд, спрашивала моего мнения, которое всегда было одобрительным, потом спрашивала мнения зеркала, за которым, как она считала, всегда остается последнее слово:
– Зеркало судит более объективно, без всякого снисхождения, потому что к этому не примешиваются личные соображения.
И снова переодевалась, и кружилась, раздувая юбки, и танцевала в одном белье, и говорила, что этот наряд – самый что ни на есть отличный, но не совсем приличный, и возвращалась к прежним, но уже в другом порядке.

Жорж, прибавьте скорости, пожалуйста, – вон те люди, впереди нас, еще не успели меня поприветствовать!

Раз уж действительность банальна и безрадостна, придумайте для меня какую-нибудь прекрасную историю, вы ведь так гениально обманываете, что было бы жалко лишать нас такого удовольствия.

После истории с гаражами моему отцу больше не приходилось вскакивать спозаранку, чтобы прокормить нас, поэтому он начал писать книги. Много книг, и всё время. Он сидел за своим большим письменным столом перед листом бумаги, и писал, и смеялся тому, что написал, и писал то, что вызывало у него смех, заполняя трубку табаком, пепельницу – пеплом, комнату – дымом, а лист бумаги – чернильными строчками.

Папа придвинулся к нам с Мусором и шепнул, что эта прядь, видно, служит ему антенной для постоянного контакта с Богом, а ветер мешает принимать божественные инструкции.

Его позвали разделить наше горе, но он привез и свое, и в доме стало что-то очень уж много горя.

Теперь, когда Мамочка лишилась коктейлей, Папа пил их по вечерам в обществе сосны. Сделав глоток, он выливал этот ядовитый, убийственный напиток к ее подножию, и она доверчиво его всасывала. Когда я спросил отца, зачем он делится своим аперитивом с сосной, он поведал мне историю из тех, которые никто, кроме него, не умел сочинять. По его словам, он угощал сосну аперитивом в честь важного события – ее скорого отбытия. Он рассказал, что эту сосну ждут далеко отсюда, где-то на другом конце света. Якобы к нему тайно обратились пираты – им понадобился ствол, чтобы сделать мачту для своего корвета. А поскольку он человек не злой и не хочет рубить сосну топором, чтоб ей не было больно, то и поливает ее этой отравой, надеясь, что она рухнет сама по себе, добровольно.
– Ты только представь себе: эта сосна покинет лес и будет всю свою жизнь плавать по морям-океанам, вокруг света, заходить в гавани, противостоять штормам или мирно покачиваться во время штиля; у нее будет красивый старинный такелаж, а на верхушке – черный флаг с черепом и костями; ее ждет доблестная пиратская судьба, и, уверяю тебя, она будет гораздо счастливее и полезнее на таком корабле, чем среди этих никчемных деревьев здесь, на земле, – так он закончил свою историю, орошая остатками коктейля мох и корни у подножия сосны.
Я часто раздумывал, откуда он берет все эти сказки. Мне-то все было ясно как дважды два: он пил на двоих с деревом, чтобы Мамочка не впадала в истерику при виде коктейля, и поливал спиртным его корни, чтобы оно перестало мозолить ей глаза. Но, подумав о том, как наша сосна, став мачтой на пиратском судне, бороздит моря – Карибское или Северное, где пираты открывают неведомые острова, – я решил дать веру его рассказу, уж очень он был хорош. Ибо отец во имя любви сумел сплести прекрасную ложь.