Из песка и пепла

Конечно, его предупреждали о коварстве плоти. Семинаристов всесторонне наставляли, бесконечно предостерегали, даже пугали потерей души, когда доходило до обуздания страстей и отрицания любых чувственных порывов. Но никто не говорил ему, что он будет переполнен таким нестерпимым счастьем. Глаза жгло слезами, но не оттого, что он рухнул в капкан, которого любой семинарист страшился и одновременно втайне желал. Это любовь сделала каждое касание равным искуплению, а поцелуй – преображению. Не похоть. Не удовольствие. Любовь.
Анджело давно понимал, что любит Еву, но никогда не позволял себе мысли, что именно такую любовь испытывает мужчина к женщине. Не допускал самой этой идеи. Он сознательно изничтожил ее еще в тот момент, когда решил сочетаться браком с церковью, отвергнув таким образом всех остальных.

Несколько долгих секунд они стояли неподвижно: окаменев в случайном объятии с закрытыми глазами и чуть приоткрытым ртом, пытаясь сделать вдох, но не пошевелиться и не издать ни звука и борясь с нарастающим от этих попыток головокружением. Когда Анджело схватил Еву, она машинально вскинула руки и теперь отчаянно цеплялась за него, всеми силами удерживая своего заложника. Она даже не осмеливалась позвать его по имени – это разрушило бы чары.
А затем его губы невесомо скользнули по мочке ее уха, скуле – и обратно. Ева постаралась скрыть дрожь, пробежавшую по позвоночнику, но Анджело все равно ее заметил. Ощущение губ тут же пропало, однако он не отстранился и не разомкнул объятия.
Ева медленно повернула голову и приподняла подбородок, чувствуя, как его дыхание прокладывает теплую дорожку по ее щеке. Затем настал черед уже ее дыхания щекотать его щеку и согревать губы. Мгновение, и оба снова застыли: с ноющими от напряжения мышцами, пытаясь ощутить все разом, ничего не упустить и при этом не перейти черту. Они так и не открыли глаз, когда эта черта оказалась прямо у них под ногами, и они, промедлив еще один бесконечный миг, перешагнули ее вместе – лицом к лицу и друг в друга.
Губы соприкоснулись. Столкнулись. Отпрянули. Сомкнулись и отпрянули вновь. Вжались, замерли, скользнули чуть в сторону. И все это по-прежнему с закрытыми глазами. Готовясь все отрицать.
Анджело чуть сдвинулся, позволяя Еве развернуться, и танец возобновился под другим углом: более прямолинейный, менее случайный. Случайность.
Невинность. Сладость. Три слова наконец сумели пробиться сквозь затуманенный разум Анджело, и он еле заметно кивнул самому себе. Да. Это было невинно.
Его рот по-прежнему был прижат ко рту Евы, этот легчайший кивок приподнял ее верхнюю губу, и язык Анджело нечаянно скользнул в приоткрывшееся пространство. Нечаянно. Невинно. Сладко. Так невыносимо сладко. Совсем как тот поцелуй много лет назад.
Но сладость дурманила голову не хуже вина Камилло – и Анджело пил ее, как вино, стремясь забрать изо рта Евы все до последней капли и уже не в силах остановиться. Вкусом ее поцелуй не напоминал ничего, что он пробовал ранее, и она баюкала его лицо в своих ладонях, позволяя напиться, как утопающему, забыться в ощущениях и запахах, раствориться в безрассудном жаре ее рта.
А потом они открыли глаза.
Темные и дымные столкнулись с голубыми и сверкающими, и Анджело захотелось снова зажмуриться. Но вместо этого он поднял голову и мягко выпустил Еву из рук.
– Ева, – прошептал он, и она вздрогнула – такая му́ка звучала в этом слове.
– Еще, – взмолилась она: словами, глазами, всей собой. – Еще, Анджело.
– Матерь Божья, – выдохнул он обреченно. Но прелестная Мадонна, мать его возлюбленного Христа, не могла сравниться с мадонной, которая стояла перед ним.
Они разом прильнули друг к другу; восстановленная связь была такой желанной, такой жадной, что их вздохи разлетелись вокруг, словно хор приглушенных «аллилуйя». Не осталось ничего, кроме ртов и радости, ласки и ликования,

– Как ты потерял ногу?
– У меня ее и не было.
– Ты родился без нее?
– Доктор сказал, что, когда я был у мамы в животе, пуповина обвила одну ногу и пережала. Поэтому к ней не поступала кровь, она развилась неправильно и часть ее отмерла. Когда я родился, эту мертвую часть удалили. – Анджело равнодушно пожал плечами. – Мама говорила, никакой трагедии в этом нет – если не делать из этого трагедию.