То, о чем следовало рассказать с самого начала

у прохожих на виду

я горю в своем аду

как горят сухие листья

в ботаническому саду

сосны плавают в воде

солнце плавает нигде

тихо двигаются черви

в голубиной голове

утром выйду из метро

встречу владика монро

он мне сразу улыбнется

но лицо его мертво

сообщают вместо птиц

голоса из мертвых лиц

что мне надо их послушать

не снимая рукавиц

только руки убери

выйдет мама из двери

машет крыльями и плачет

больше нет меня внутри

Московский конспект
напиши как ты чувствуешь
мы живем в парке культуры
пишет миша из своего диснейленда
сталинский ампир
принимает сорокинский пир;
настя почти готова
идентичность вместо письма
кости кремлевских башен
на месте порядка слов
все на месте
маленькое людоедство большой истории
вписано в конституцию
как союз женщины и мужчины
и зомби
повторное к/т через неделю
если все хорошо то выпишут
в рамках закона
космическая чума
лижет крым в трусах у тирана
он растет и бьется
как птица
как метроном в блокаду
массандра прочитано как massacre
или пойдем в кино
там конек-горбунок летает
гниют сундуки в полях и мы на первом ряду
а выйдем темно и созвездие сестринства
подмигнет нам
с высоты каких-то там лет
беззвучно
как ворованный воздух во рту поэта
выступает пот на ладонях
в переходе
на улице ужаса и дождя

пока месть
будет единственным ответом
на насилие
мы его не узнаем
не отличим
от ловца

Моя подруга, прочитав этот текст, сказала, что этот метод и этот язык не передают того опыта, о котором я хочу говорить. Может быть, сказала она, потому что это слишком прямой текст.
Я думаю, нет. Думаю, он просто слишком похож
на текст, этот текст.

События происходят сами по себе, но живут (выживают) только будучи рассказанными, только как речь. Речь превращает события в историю, поэзия превращает речь в свидетельство о человеке.

Когда жизнь проницаема, оказывается, что спрятаться особенно негде — и время проживается в постоянном присутствии мучимого (и мучающегося) другого, в ситуации постоянной опасности, связанной с вторжением в жизнь насилия, причем, совсем не обязательно исходящего извне. Обитателю такой жизни — проницаемой по свободному выбору и в результате сознательно прилагаемого усилия — ему из каких-то самых общих соображений о справедливости положено, конечно, что-нибудь хорошее за совершаемую им поэтическую работу. Пусть даже апофатически — «не бессмысленно», «не совсем бесполезно», «хотя бы так». Но ничего такого не происходит, а происходит только необходимость как-то ответить себе самому на вопрос о том, может ли поэзия заставить происходить — хоть что-нибудь.

Еще одна вещь, зримо отсутствующая в текстах Шавловского, — упомянутая выше компартментализация. Отсутствие ее — не органическое свойство субъекта речи, а результат сознательного усилия, намеренного отказа от разделения потоков жизни, от разгораживания проживаемого ландшафта, который поддерживается в состоянии не совсем, конечно, беспрепятственно проницаемом (пересеченная все же местность), но в каком-то таком, вечно полураспахнутом, продуваемом большими и малыми сквозняками.

найдутся какие-то слова, они довольно часто, почти всегда post factum находятся. Но это будет потом — а сейчас сойтись, наверное, получится на том, что десять-двенадцать лет, которые проходят в этой книге (и уже прошли вне ее), — они вряд ли были лучшим из времен и весной надежд. Конечно, это не было и худшее из времен, но в каждой его точке впереди у нас (было) не так уж много. Чуть не самым ценным умением оказалась для этих лет компартментализация: здесь у нас «город в солнце и случайные сады» — а здесь аресты. Здесь каждую неделю открываются выставки и происходят очередные чтения — а здесь до смерти забивают человека в камере. Здесь ярмарка «non/fiction», а здесь — пять лет общего режима. Компартментализация — название для того, что позволяет в такие времена поддерживать равновесие, пусть неустойчивое, но достаточное (впрочем, только-только) для того, чтобы идти — если и не вперед, то хотя бы в каком-нибудь направлении. Чем дальше, тем больше внимания — или наоборот, невнимания, — это равновесие требует; чем дальше, тем больше его поддержание отнимает сил и времени жизни. Но вот так взять и прекратить его — очень трудно, — а иногда даже кажется, что и совсем невозможно.

а все равно пьют и поют

русские мужчины

думают о прошлом

говорят о прошлом

смотрят в прошлое

пишут и снимают о прошлом

прошлое безопасно