Дневники

Джордж Оруэлл усердно вел дневник, составлял списки, заносил в записные книжки свои соображения, наброски стихов («Это было во вторник утром», «Джозеф Хиггс, умерший в этом приходе»), копировал информацию и клеил вырезки из газет с рецептами, советами садоводу и т.п. Он составлял списки националистических лидеров, популярных песен, фраз на латыни, французском и других языках. Хорошо известен его список людей, которых он считал «криптокоммунистами» и «попутчиками», сохранился обширный список книг, прочитанных им в последний год жизни. Много лет он собирал брошюры (теперь они в Британской библиотеке) и начал составлять их каталог. Он аккуратно записывал все свои литературные гонорары для налоговых деклараций.

Они были того типа люди, которые напиваются по субботам и без матерного слова не могут сказать ни одной фразы; при этом я не встречал людей более добрых и тактичных.

Здесь, кажется, с определенным артиклем the обходятся двояко. Перед согласными его зачастую вообще опускают, а с гласными — присоединяют одним звуком к самому слову.

Смысл этого закона: кровати должны отстоять одна от другой на три фута, а не на два, и потому они на три пенса дороже.

Его первые статьи — все, кроме одной, опубликованные во второстепенных парижских журналах, дают представление о его литературных интересах: цензура, безработица, империалистическая эксплуатация, литература (эссе о Джоне Голсуорси), популярная культура.

Этот опыт нашел отражение в романе «Дни в Бирме» и двух самых важных ранних эссе: «Убийство слона» и «Казнь через повешение».

Бродяги отвратительны, когда говорят на эти темы: нищета лишает их женщин, и сознание их отравлено непристойностью.

Сказать тебе, чего ты не сможешь сделать?» — «Чего?» — «Почесать комару жопу телеграфным столбом»

Просто похотливые люди еще выносимы, но похоть, не находящая разрешения, чудовищно портит людей.

ошибаемся, говоря: «Для них это не то же самое, что было бы для нас», — что люди, выросшие в трущобах, не представляют себе ничего иного, чем трущобы. То, что я увидел в ее лице, не было бессловесным страданием животного. Она сознавала, что с ней происходит, понимала не хуже меня, как ужасен ее удел — стоять на коленях в лютый холод на осклизлых камнях трущобного двора и тыкать палкой в вонючий сток