Путь истины

О, сколь склонен человек к крайностям, уклоняясь то вправо, то влево от истинного пути! То он стремится всё делать сам, не желая подобающим образом познавать необходимость внутренне действующей благодати и Духа. То благодать для него всюду, так что он полагает, что не нужно делать вовсе ничего. Один доходит прямо до суеверия, держась за внешние формы, обряды и богослужения и отвергая всё, что указывает на Дух и на духовные вещи, «чтобы не впасть в прелесть». Другой отбрасывает все телесные действия, внешние средства и служения, и из-за недостатка смирения и умирания себе и миру увязает в несвоевременной и ложной «свободе от всего». Некоторые, борясь с поверхностным пониманием христианского учения, начинают противостоять оправданию во Христе, настаивая исключительно на освящении и благочестии; иные же, напротив, ни о чём не хотят слушать, как только об искупающей нас лёгкой вере в Кровь Спасителя, и навешивают на всякое делание благочестия и на верность в следовании путём освящения презрительный ярлык «дела́ Закона». Те говорят только о «Христе в нас», а эти – только о «Христе для нас»[175], в то время как Христос ведь не разделился, и разделиться не может. Я бы мог из всей церковной истории показать, что от апостольского века и до нынешних дней многие высказывали подобные крайности.

Разница между Законом и Евангелием заключается в том, из чего человек исходит в своих делах и словах, а не в этих делах или словах самих по себе.

Евангелие не есть то, когда человек без истинного покаяния и изменения сердца соглашается умом с новозаветным возвещением о Христе и о деле спасения, только поверхностно веруя, что «Христос всё за меня совершил», и, успокоенный этой человеческой верой, отталкивает все драгоценные воздействия и увещевания спасающей благодати, под надуманным предлогом, что-де «я стою уже не под Законом, а под благодатью».

Закон – это давать Богу внешнее, оставляя сердце для себя и для мира сего; искать Бога в храмах и в букве, не ища его в своём сердце; служить Ему внешним образом, в обрядах и церемониях, не служа Ему в духе и истине (Ин. 4, 23)[16

Некоторые принимали Духа ещё прежде крещения (Деян. 10, 44-47), другие же – после того, как были крещены во второй раз (Деян. 19, 2-6)... Первых христиан интересовало само дело. Всё прочее они всецело предавали Духу Божию – каким образом и в каком порядке Ему угодно давать людям Свою благодать и Свои блага, одной душе так, другой иначе.

грехов, в то время как истинное сердечное покаяние и подлинное обращение к Богу остаётся для них почти неизвестным, а то и вовсе непонятным, и падшая плоть со своими страстями и похотями даже не приближается к своему распинанию (Гал. 5, 24), не говоря уже об умерщвлении (Кол. 3, 5). Не это ли есть – вливать новое вино в старые мехи, чрез что мехи неизбежно повреждаются и вино вытекает (Мф. 9, 17)? Мехи повреждаются и прорываются от самообольщения и самоугождения, когда чувственная часть души устраивает себе сплошной праздник, услаждая себя высокими ощущениями и чувствами любви по своему́ (а не по Божьему) вкусу, – отчего сердце часто поистине повреждается до такой степени, что человек всю свою жизнь остаётся ветхим неумерщвлённым Адамом, никогда не доходящим до силы и постоянства во Христе, а порой и вовсе возвращающимся (если суета совсем помрачит его) на бесплодные пажити мира сего, чтобы внутренний его человек пасся там

Люди хотят жить, не умерев для падшего Адама, и знать только о любви, радости, сладостных вкушениях благодати и уверении в оставлении

отводя взгляд от самих себя и от всех вещей мира сего) на Иисуса,

Оставление грехов следует непосредственно за верой

слов «я христианин, я верую во Христа»[156] в первые века христианства заключало в себе гораздо бо́льшие и великие вещи, чем это кажется ныне. Это простое исповедание не мог бы совершить тот, кто твёрдо не решился бы добровольно принять на себя неизбежную ненависть и презрение мира сего, отринуть всё, чем услаждается падшая природа, подвергнуться лишению имущества, пролитию крови и претерпеть в крайней степени всё то, что только может измыслить человеческая и диавольская злоба. Поистине, многое, весьма многое должно было предварительно совершиться в сердце того человека, который устами произносил эти великие слова: «Я верую во Христа» (Рим. 10, 10). Посему обманывает себя и других тот, кто легкомысленно упускает всё это из виду, в обольщении, что в наши дни, когда христианство, согласно поговорке, «купается в золоте», это краткое устное исповедание имеет тот же вес, каким он был в первые огненные столети