Слон и кенгуру

Желтоватого цвета обои были частично современными, невнятный рисунок их наводил на мысли о кенгуру, пулеметах и пьющих чай старушках

Необъяснимое отсутствие его протеже расстраивало мистера Уайта, он послал глухонемой сестре Пата несколько записок, спрашивая не требуется ли им помощь. Ответы приходили одинаковые: у Пата двухсторонняя пневмония в обоих коленках, а на работу он выйдет завтра.

— Слава Те, Госпди.

— И мистеру Уайту, — автоматически прибавила миссис О’Каллахан. Он как-то раз обиделся на то, что она благодарит Бога за сделанное для нее им, мистером Уайтом, и с тех пор миссис О’Каллахан пристрастилась к этому прибавлению.

— Так как же нам быть с животными?

— Животными?

— Для Ковчега.

— Госпди, да на что нам животные-то?

— А Ковчег нам, по-вашему, на что?

— О, Госпди, — произнес Микки. — Так мы чего, и тигра возьмем?

— И этого, который с ушами?

— Что значит, который с ушами?

— Ну, навроде быка, только в десять раз больше, под водой плавает и к камням липнет.

— Это вы о слоне говорите?

— Ага, — ответила миссис О’Каллахан, — о слоне. Такой, в красную полоску и весь волосом порос.

— Однако, слон…

— А может, его мышькетером зовут. Большой-пребольшой, вроде дома.

— Ну знаете…

Человеком он был, при всех его амебах, незрелым, легковерным и почти всегда говорившим правду. Говорил он ее из лености, ему представлялось, что намного легче оставаться правдивым и попадаться на обман, чем выдумывать ложь и обманывать кого-то другого. Временами, примерно раз в год, он устыжался своего лентяйства и, потратив массу усилий, измышлял какое-нибудь вранье, а то и несколько сразу; однако врал он до того неловко, и глаза его так при этом бегали, что никто ему не верил даже на миг. И это отбивало у него охоту врать. По счастью, однако ж, было совершенно не важно, как часто говорил он в Беркстауне правду, поскольку никто другой в этих местах ее не говорил отродясь, а следовательно, никто ей и не верил. На самом-то деле, правдивость мистера Уайта возымела результаты престранные — аборигены сочли его самым ловким вруном, какого они когда-либо видели.

Местные жители считали Микки О’Каллахана простачком. Что следовало считать, несмотря на перечисленные его особенности, неверным. В смысле управления фермой он был достаточно безнадежен — в том, то есть, что касается обдумывания работы, которую необходимо исполнить, — а вот по части измышления способов, позволявших от нее отвертеться, Микки был истинным гением. Что досаждало мистеру Уайту в особенности, так это вечная невозможность понять, не умеет ли Микки пахать по причинам bona fide[4] или же эта его неспособность есть лишь полезное достижение, избавлявшее Микки от необходимости что-либо делать. Вообще говоря, мистер Уайт временами думал, что неповоротливость и инфантильность Микки это бессознательно, но тщательно выстроенная линия обороны, позволяющая ему проводить жизнь в безделье.

Обнаружив ее молящейся, он сильно осерчал.

— Какой смысл молиться этой штуковине, если у вас посреди кухни стоит само Архангел Михаил?

— Она еще там?

Вопрос привел мистера Уайта в совершенное отчаяние. На ферме обитали: один бык, обслуживавший соседских коров, зловонный козел, баран, петух, два селезня, три индюка, пес колли, множество полученных от соседей — в виде комиссионных — бычков и два борова (кастрированных). Каждого из этих животных миссис О’Каллахан называла «она» — не то из соображений благопристойности, не то из сдержанного протеста против грубой правды жизни.