А еще Картману хотелось обнять Кайла, нежно прижать его к себе, погладить по голым узким бедрам, засунуть руки под салатную футболку и пересчитать каждое выступающее ребрышко. Сказать: «Детка, я так тебя люблю, все будет хорошо, детка». Поцеловать его узкие шершавые губы, особенно нижнюю, капризную и мягкую. А потом положить ладони на его худую шею с острым кадыком и задушить насмерть, наблюдая, как в зеленых глазах, таких ярких, таких умных и выразительных, медленно гаснет жизнь. Держать эту драгоценную жизнь в своих руках.
А еще Картману хотелось врезать Кайлу по губам. Не шлепнуть плашмя, как во время их игр, когда Кайл лежал под ним, связанный, но непокоренный, с диким зеленым огнем в расширенных глазах. А всерьез двинуть, как во время их драки, которая случилась, когда Кайл выгнал его. Так двинуть, чтобы у Кайла губы лопнули, и вишневая кровь полилась сплошным потоком, заливая неизменную белую свежую рубашечку. Въебать ему, этому рыжему непослушному сучонку, двинуть коленом в живот, вырвать ядовитый розовый язык, выдавить зеленые глаза… разорвать Кайла на мелкие кусочки и сожрать каждый, пока весь Кайл не закончится и не окажется в Картмане целиком.
А еще Картману хотелось бы всегда лежать так, в одной постели с Кайлом, плавая вне времени и пространства, крепко обнимать его и слушать его сонное, размеренное дыхание, пусть даже по-утреннему несвежее. Накрыться одеялами с головой и сидеть в этом темном тихом и теплом логове, прижимая к себе Кайла, и защищать его от всего на свете, никогда с ним не расставаться.