Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Нет, секс близко не лежит к той категории удовольствия

Короче, меняли мосты, подняли такую подушку свинцовую, а там выдолблено отверстие, в нем — бутылка водки и писулька. Мне Славка чеховский рассказывал. Долбанули они водку — ничего, обычная. Прочли записку: мол, я такой-то, например, Иванов, говорит, жалко будет, если зачислят меня в дезертиры, но ухожу с поста. Война кончается (это был уже 44-й год, но мосты все равно охраняли — вдруг диверсия). Говорит, все на фронте, а я тут мост охраняют. Потомки, завещаю вам бутылку, сам убегаю на фронт. Ведь не выдумаешь же сам такое? Небось остановили его где-нибудь — и все, трибунал. Родным каково?

«Мы, дети войны, все больные»

«Мы, дети войны, все больные», — говорил мне мой отец.

частном музее «Битва за Ленинград»

фильм был снят, который назывался «Горечь», — Серега Пестрецов

Все, чего мне хотелось, — зафиксировать опыт и память тех людей, которые посвятили себя поиску, чтобы их истории читатель узнал со слов рассказчиков, тех, кто помнит точное количество погибших в конкретном окопе или воронке, кто помнит имена, отчества и фамилии найденных двадцать лет назад. К обобщениям я не стремился, наоборот,

Спрашивает: «Где вы тут будете? А вы знаете, что вот тут, — берет карандаш, — вот тут вам нехера делать». Я отвечаю: «Почему? У меня здесь по архивам как раз 29-я гвардейская воевала». Отвечает: «А здесь теперь “Мираторг” Медведева, пошел ты в жопу».

А потом пришел 48-й год, он возвращается, этот ездовой, оказалось — был контужен и в плен его взяли. Вечером — тук-тук, жена открывает. Сперва радость, а потом говорит: «Как же я буду дальше? Я получала пособие, мои дети живы. У той танком раздавило, а числится без вести пропавшим. У другой дети с голоду умерли. Что мне делать?» Есть такое понятие «мыза» — это как хутор, отдельно стоящие дома. В общем, она ему сказала: мол, не появляйся здесь, меня съедят те, у кого дети не выжили. И он действительно ушел туда жить незаметно, как будто он из плена не вернулся, а потом повесился с тоски. Он не мог перетерпеть все это. Он прошел лагеря немецкие. Наверняка еще и фильтровочный лагерь потом, раз в 48-м только вернулся. А потом пришел, а семья его не может принять лишь за то, что он остался жив.

Иванов, говорит, жалко будет, если зачислят меня в дезертиры, но ухожу с поста. Война кончается (это был уже 44-й год, но мосты все равно охраняли — вдруг диверсия). Говорит, все на фронте, а я тут мост охраняют. Потомки, завещаю вам бутылку, сам убегаю на фронт. Ведь не выдумаешь же сам такое? Небось остановили его где-нибудь — и все, трибунал. Родным каково?