Второй Эдем

Макс не говорил по-французски и несколько раз, желая узнать дорогу, подходил к парижанину и извиняющимся тоном спрашивал: „Извините, вы, случайно, не говорите по-английски?“ — и в ответ слышал неизменный и приводящий в ярость язвительный ответ: „Разумеется. А вы говорите по-французски?“
Элиту французского общества как ничто другое раздражал тот факт, что благодаря американской экономической гегемонии после Второй мировой войны английский язык стал основным языком международного общения. Лингва франка, как его еще называют, словно чтобы усугубить обиду французов. Образованный француз испытывает постоянные страдания при мысли о том, что если бы не пара неудачно закончившихся битв в конце восемнадцатого века, Соединенные Штаты назывались бы „Les Etats-Unis“, „Макдоналдс“ продавал бы „Grand-Macs“, а рок-н-ролл был бы известен как „rocher-et-petit-pain“. Их страдания понятны, и Квебек с Новой Каледонией не в состоянии их утешить.

Оральный оргазм – это моя специальность. Повисла неловкая пауза. – Роджер работает поваром, – сказал Джуди, чувствуя, что требуется некоторое объяснение. – Что ж, я так и подумала, – неуверенно ответила Рут.

Ни одно общество не может существовать без определенной дозы лжи. Вскоре стало ясно, что если бы люди всегда говорили правду, они через неделю перегрызли бы друг другу глотки.

Безответственный, безнравственный, трусливый компромисс я подал как нечто возвышенное. А когда люди видят, что им предлагают нечто возвышенное, они чувствуют себя умными, начинают себя уважать.

Вскоре стало ясно, что если бы люди всегда говорили правду, они через неделю перегрызли бы друг другу глотки.

Это была ее первая попытка потянуть время, прежде чем привнести элемент упорядоченности в свою жизнь, взять себя в руки и, черт возьми, привести себя в порядок.

Горькая правда заключалась в том, что всем было наплевать, выглядит Флосси как чучело или нет. Она могла болтаться по дому весь день во вчерашних трусиках и грязной ночной рубашке, и никому не было до этого дела. Она могла бы ходить голой, если бы захотела, питаться одной холодной лазаньей и жиром, собранным с противня. Флосси не для кого было стараться, и ей это ужасно не нравилось.

Затем он, как всегда, вспомнил о Флосси и понял, что не может быть счастлив, потому что несчастен. Маленькие внутренние бесы снова уронили глыбу свинца на дно его желудка и напомнили, что быть счастливым, будучи на самом деле несчастным, – это глубокое противоречие.

Они ехали по меньшей мере три часа. Сначала по довольно ровным трассам, потом, как они поняли, по извилистым сельским дорогам, и наконец, судя по колдобинам, просто по бездорожью. Натан коротал время, рассказывая о жестоком парадоксе своей любви к Флосси. – Понимаешь, теперь я знаю, что всегда любил ее. Как я мог не знать этого тогда? Наверное, я сделал роковую ошибку гораздо раньше, когда думал, что мы все еще счастливы… Макс же размышлял над тем, сможет ли он уговорить парня с пистолетом пристрелить Натана, если снова поднимет экран.

Пластик всегда считал, что ему повезло: он был молод и впечатлителен в 1990-е годы, когда экраны телевизоров и магазины захлестнула наступательная кампания «Колы». Он с детским изумлением наблюдал, как два практически одинаковых напитка, приготовленных из газированной воды с растительными добавками, вступили в битву за агрессивное насыщение мирового рынка, сделав маркетинг самостоятельной, оценивающейся в миллиарды долларов индустрией. Были проданы название, имидж, история. В конце концов люди начали забывать о напитке, потому что маркетинг стал товаром. Молодой Пластик смотрел в абсолютном изумлении, как «Пепси» и «Кола», по сути, пустили в продажу собственный маркетинг. Это было великолепно. Единственное, что могло бы быть еще великолепнее, думал молодой Пластик, это если бы обе компании принадлежали одним и тем же людям. Однако правда об этом всплыла на свет только в двадцать первом веке.