Пламень

Не слепцы ли духа ищут знаков самомучительств и света в откровениях звездных? Не из земли ли животворящей и подспудной, не из недр ли ее идет свет к звездам?
Ключ от звездной тайны подарил ему Крутогоров. Золотой ключ от зазвездий. И отверженец хранил этот ключ в бездонном колодце самоуглубления и извечного.
Покинули его все. Близкие — злыдотники. Жена — молчальница строгая: нет ему от нее пощады (да и не нужно). Только бы разгадал ее… Неонилу
— Вячеслав-чернец сманил куда-то. Кружились слепцы в дебрях, запутывали друг друга… Андрон-красносмертник, Власьиха — недужная, Стеша — сирота… Феофан ждал знака от сына.
Запутала-замучила искателей жизни — жизнь…

Шли домой, угрюмо нахлобучив шапки и опустив головы низко. Но в душах их тревожные горели, неутолимые огни-зовы.

Козьма-скопец, тряся круглыми бабьими, сморщенными, как испеченное яблоко, щеками: это был лесной урод, оборотень, что водил за собою злыдоту, перечил во всем Феофану и сеял по лесам, среди отверженцев ересь — ненавистник любви, кудесник духа, — гедеоновский лесник:
— А угомонись, злыдня!.. Мене, скыть, горлы хочецца поперехватить… а вы все — слашшо?.. Замри, говорю!..

И в сердцах пробуждались змеи ночи. Сосали сердца… Ярил дух…

Кабы не Феофан, подоспевший со своей злыдотой, увел бы ее колдун батрачкой в гедеоновский двор!..
А теперь она, полоненная загадочной тяготой, веселится и мечется в диком огне, и распинает себя на кресте страсти.

заслышав клич, врывались шнырявшие под окнами бродяги, нищие.

Неонилы ли, веселой яровухи-полонянки, не знать? Ее ли ласк, любж и присух не помнить? Кто не припадал больно и страстно к знойной ее, ландышевой груди, к сладким вишневым устам?

В Духову пятницу было так: навстречу злыдоте, из-за ширмы вышла Неонила — вся в черном. Под покрывалом ночи все замерло. Но Неонила зажгла огни. И затрепетал, засокотал дух…

Но так любо было Феофану — отвергнуть праведных и принять нечестивых. И теперь затворник — беспрерывные правит шабаши пред ликами таких же, как и он, отверженцев. Приближалась Зеленая неделя — неделя последних откровений. Толпы посадских — сходились отовсюду. Забыться в восторгах и песнях, уйти от будней, от ярма жизни. Вспомнить молодость, тряхнуть стариной — кто этим не бредил?

И знали мужики: сам Феофан — матереубийца и святотатец. Беды великие несет в мир безумная его проповедь мук грозно-очистительных и тяготы лютой. Знали и то, что затворник ненавидит землю… А все же, — тянуло к нему неудержимо… И все шли в заклятый дом на шабаш — и праведные, и неправедные, и добрые, и злые… Пленила всех и опутала ярость темной затворниковой души.