Бумажный занавес, стеклянная корона

Сочувствие – всегда привилегия сильных.

Как раз наоборот: чем дольше они возят какое-нибудь важное тело, тем плотнее на них оседает воображаемая золотая пыль, сдуваемая с босса кондиционированным воздухом. Через десять лет глядишь – не шофер за рулем, а светящийся божок, исполненный высокомерия и осознания собственной значимости. Ягодицы приняли форму автомобильного сиденья, нижняя губа брюзгливо оттопырена, над лысиной нимб в форме руля. В глаза заглянешь – а там ценник не только на каждого гаишника, но и на всех встречных.

– «Если человек ведет себя плохо, это не он плохой. Это ему плохо».

– Четыре раза была замужем, – вслух зачитал Бабкин. – Дважды за танцорами из своего коллектива, один раз за начинающей моделью… или начинающим? Четвертый – за популярным тусовщиком.

двести пятьдесят килограмм и то ли принимала пустые бутылки, то ли торговала водкой… Ну, не суть. В общем, на ней все поставили крест. А она после замужества возьми и похудей. Потом выступила в передаче, где рассказывала, как ей это удалось, и снова стала всем нужна. Вернулась

повторялись пару раз в месяц. Если Андрей пытался огрызаться, отец с наслаждением размазывал его, как масло по бутерброду, острым лезвием своего сарказма. Если угрюмо молчал, яд беспрепятственно проникал в него и разъедал изнутри. «Я никто. Ошибка природы». Утром он вставал

– Такой молодой, – без тени сочувствия к покойному подтвердил он. – Но знаешь, зай, он ведь сам нарвался.

и в страшном сне не может привидеться, что для Решетникова согласие – это высшая форма выражения презрения. Он даже не снисходит до того, чтобы спорить или сказать «нет». Отказ – всегда затрата ресурсов, а Андрей не собирается тратить на эту женщину ни лишних слов, ни лишней минуты. Он готов пожертвовать лишь безразличным кивком.

То, что четыре пятых жизни того же Грегоровича – это пот, боль и трудовая пахота, Сергей начал понимать только здесь. Нет, он не был дураком. Просто любые вещи, над которыми не задумываешься, непроизвольно упрощаются до черно-белой схемы, плоской, как лист. Объем и структуру они обретают лишь тогда, когда даешь себе труд вглядеться пристальнее. Но мало кто вглядывается. Чем проще мир, тем легче определить в нем свое место и успокоиться.

Высказывание это лишь выглядело оксюмороном, а по сути представляло собой внутренне непротиворечивую формулу той нормальности, которая позволяет человеку в критических обстоятельствах не свихнуться именно благодаря здоровой доле сумасбродства. Там, где здравомыслящий индивид съезжает крышей целиком и полностью, не в силах охватить своим трезвым разумом происходящие безобразия, «малость чокнутые» ограничиваются покосившейся трубой и парой обвалившихся черепиц.