Психология народов и масс

Не раз повторялась та мысль, что каждый народ имеет ту форму правления, какую он заслуживает.

После того, как какой-нибудь народ достиг той ступени цивилизации и могущества, когда он, уверенный в своей безопасности, начинает наслаждаться благодеяниями мира и благосостояния, доставляемыми ему богатством, его военные доблести постепенно теряются, излишество цивилизации развивает в нем новые потребности, растет эгоизм. Гоняясь только за лихорадочным наслаждением быстро приобретенными благами, граждане предоставляют ведение общественных дел государству и скоро теряют все качества, некогда создавшие их величие.

Когда римляне заимствовали архитектуру у греков, они не делали в ней никаких коренных изменений, потому что они больше всего вкладывали свою душу отнюдь не в свои памятники.
Следует заметить, что римляне сами описывали себя как склонных не к наукам или искусствам, а к управлению многими народами,

Если иногда кажется, что какой-нибудь высший народ принял верования, учреждения, язык и искусство, совершенно отличные от тех, какие были у его предков, то в действительности это возможно только после того, как он их медленно и глубоко изменил с тем, чтобы привести в соответствие со своим душевным складом.

Каждая эстетика являет собой идеал прекрасного известной эпохи и известной расы, и в силу одного того, что эпохи и расы бывают различные, и идеал прекрасного должен постоянно меняться. С точки зрения философской, все идеалы равноценны, потому что они составляют только временные символы. Когда влияние греков и римлян, в течение стольких веков фальсифицирующее европейский ум, наконец исчезнет из нашего воспитания и когда мы научимся самостоятельно смотреть вокруг себя, то для нас сделается ясным, что мир обладает памятниками, представляющими по меньшей мере одинаковую эстетическую ценность с ценностью Парфенона и имеющими для современных народов гораздо высший интерес.

В одном из своих трудов я показал, что высшие расы не в состоянии навязать свою цивилизацию низшим. Перебирая одно за другим самые сильные средства воздействия, какими располагают европейцы, – воспитание, учреждения и верования – я доказал абсолютную недостаточность этих средств воздействия для того, чтобы изменить социальное состояние низших народов. Я пытался также установить, что поскольку элементы какой-нибудь цивилизации соответствуют известному, вполне определенному душевному складу, созданному долгим воздействием наследственности, то было бы невозможно переменить их, не изменив одновременно душевного склада, из которого они возникают. Одни только века, а не завоеватели, могут выполнить подобный труд. Я показал также, что только через целый ряд последовательных этапов, аналогичных тем, через которые переходили варвары, разрушители греко-римской цивилизации, народ может подниматься по лестнице цивилизации. Если посредством воспитания стараются избавить его от таких этапов, то этим разрушают только его нравственность и умственные способности и в конце концов низводят его до гораздо низшего уровня, чем тот, какого он достиг сам.

деятельность государства будет доведена до минимума, деятельность же частных лиц – до максимума, что составляет полную противоположность латинскому идеалу. Порты, каналы, железные дороги, учебные заведения будут всегда создаваться и поддерживаться личной инициативой, но никогда не инициативой государства. Ни революции, ни конституции, ни деспоты не могут давать какому-нибудь народу тех качеств характера, какими он не обладает, или отнять у него имеющиеся качества, из которых проистекают его учреждения. Не раз повторялась та мысль, что каждый народ имеет ту форму правления, какую он заслуживает. Трудно допустить, чтобы он мог иметь другую.

Мы видим из этих примеров, что народ не может избавиться от того, что вытекает как следствие из его душевного склада; и если ему это удается, то в очень редкие моменты – так песок, поднятый бурей, кажется, освободился на время от законов тяготения. По нашему мнению, верить, что формы правления и конституции имеют определяющее значение в судьбе народа – значит предаваться детским мечтам.

Во Франции того времени на вокзалах ставились барьеры для разделения пассажиропотоков, за порядком следили жандармы. В Англии уже была культура очередей, пассажиры соблюдали порядок у касс и при посадке в вагон, и барьеры нужны не были.

Лебон говорит о практике Оксфорда и Кембриджа, где профессора и студенты много занимались спортом, а аудиторных занятий проходило сравнительно немного, в противоположность Франции, где были приняты длительные лекции и большие домашние задания, требовавшие часто сидеть над ними ночами.