Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне, Революции, Директории, Консульстве, Империи и восстановлении Бурбонов

политической драмы. Это был истинный республиканец, но без малейшего оттенка якобинства. Он мечтал об утопии, желая Франции республиканского правления без тех ужасов, которые, по несчастью, связаны с этим словом.

и истинно великие, всеобъемлющие: доказательством служит правление его. Я не стану до­прашивать сердце человеческое, разрывать кости и требовать отчета у могилы: довольствуюсь тем, что остается в виду у всех.

Людовик XVIII, на мой взгляд, был человек высокой учености, мудрый, превосходно знавший людей. Я часто наблюдала его в частных аудиенциях и один раз оставалась с ним наедине на протяжении трех четвертей часа.

У него были высокие намерения и большое желание действовать для блага государства, но его окружали страшные препятствия...

Первым следствием благоприятной перемены к нам самого могущественного из европейских монархов было возобновление связей между Парижем и Петербургом. Император Павел прислал во Францию генерала Спренгпортена с письмом, в котором благодарил Бонапарта за хорошее обхождение с его подданными. Но визит Спренгпортена не имел дипломатического характера. Он отдал письмо Первому консулу во время частной аудиенции и прибавил изустно все, что могло возобновить дружественные сношения между Россией и Францией.

Во время осады Тулона Бонапарт проявил себя как истинный патриот. Жюно часто рассказывал мне, что генерал, умеренный в своих мнениях, сначала имел некоторое предубеждение в отношении молодого офицера, потому что в нем ощущался сильный революционный дух. Но таков был образ мыслей всего семейства его.

Прочитав все бумаги, которые он достал из портфеля, Жюно сказал:
— Вот что происходило со мной в этот несчастный год!.. Вот мои дела! Вот истина!.. Неужели из уст Наполеона имя мое должно перейти теперь к потомству в ложном виде? Эта мысль убивает меня!
— Но как же поступить в таких обстоятельствах? — спросила я у Дюрока. — Мне кажется, тут надобно что-нибудь сделать... Прежде у нас была Жозефина, но как обратишься к императору через Марию Луизу?
Но тут я остановилась — мне пришел на память разговор мой с Наполеоном в 1808 году, и я согласилась в душе своей, что Жюно говорит правду: император переменился.
Это утро чрезвычайно облегчило тоску Жюно; он мог говорить со мной о произошедшем.
Потом мы рассуждали с Дюроком, когда он вырывался из своей тюрьмы, которая становилась для него тяжелой. Однажды Жюно взял его за руку и сказал:
— Мой милый Дюрок! Ты страдаешь, как я... Я сказал тебе прежде: мы страдаем все... И так любим его!..

Бонапарт не всегда искусно владел оружием насмешки, и самые любимые им люди часто терпели боль от его ударов. Он очень любил Жюно во время Консульства и в первые годы Империи, однако избирал его иногда целью какой-нибудь грубой шутки, драл при этом за ухо чуть не до крови, и это значило совершенную благосклонность. Жюно был привязан к нему безоглядно, и это чувство уничтожало все другое. Он первый смеялся над этими шутками, смеялся от чистого сердца и не думал о них более; но иногда бывшие при том свидетелями подхватывали глупую шутку и с радостью повторяли ее. Жюно не обращал на это никакого внимания, но мой слух был тоньше, и однажды случилось, что подобная шутка рассердила меня.
Первый консул был в этот день чрезвычайно весел. Мы гос