Незнакомец

Мне показалось, ему стало ясно, что он не сможет убить меня. Он любил меня более двадцати лет. Безответно, ревностно, болезненно. Ненависть, которую он испытывал ко мне в конце, слишком сильно была связана с его любовью. Я… я думаю, что он убил себя, чтобы не убивать меня.

Ребекка была убеждена, что так оно и было. Она прочла это в глазах Максимилиана незадолго до того, как тот умер. Он любил ее в этот момент патологически, безумно, не меньше, чем в тот день, когда впервые увидел ее, и в доли секунды принял решение, что при данных обстоятельствах не она, а он покинет этот мир

Он так долго ждал этого момента! Стоять перед ней, когда она находится в его власти и должна выслушивать его. Слушать обо всем плохом, что она ему причинила. О том, какую боль он испытывал, как эта боль чуть не разорвала его сердце, когда он должен был разыгрывать свидетеля Феликса на свадьбе. А затем случился его собственный, наскоро заключенный брак, с помощью которого он хотел отвлечь себя от своих чувств, хотя уже в тот момент, когда он говорил: "Да", ему было ясно, что этот брак распадется. Эта стерва позже еще и основательно обобрала его, и он потерял так много денег, что пришлось продать свой дом у озера Штарнбергер

Она сидела в аудитории перед ним, и он все время видел перед собой ее черные длинные волосы, которые окутывали ее, словно мантия. Однако его притягивал не только ее внешний вид. Она была привлекательной, но он знал девушек, которые были более красивыми, более сияющими. Ребекка не была скучной, но была более серьезной, чем другие, и часто углубленной в свои мысли. С ней можно было беседовать о мировых проблемах, а порой она подходила ко всем с листом бумаги, собирая подписи против каких-нибудь беспорядков или для какого-нибудь благотворительного проекта. Ему это казалось восхитительным. Но он сам не верил в то, что мир можно хоть как-то изменить, — те, кто пытался это сделать, шли против ветра и напрасно растрачивали свои силы; он считал таких людей глупыми и иррациональными. Однако к Ребекке это странным образом не относилось.

Что-то в ней заставляло его чувствовать и думать иначе, чем обычно. В ней была некая сила, которой он безгранично восхищался. Порой он думал, что именно эта сила была причиной тому, что он обязательно хотел быть частью Ребекки. Чтобы получить частицу от этой силы, от этой непоколебимости. Он видел в ней возлюбленную, жену, мать. Может быть, это было слишком много. Может быть, из-за этого он и терял дар речи. А ведь обычно не лез за словом в карман… Будучи симпатичным интеллигентным молодым человеком, он никогда не имел проблем с девушками. Никогда не начинал заикаться и не краснел, когда разговаривал с ними, никогда не чувствовал, что не находит нужных слов. Еще ни с кем у него этого не случалось — только с Ребеккой. Ее присутствие парализовывало его, вселяло в него неуверенность. Если она заговаривала с ним, его бросало в жар, и он давал ей совершенно идиотские ответы, из-за которых впоследствии готов был отхлестать себя по щекам. Он городил в ее присутствии всякую чушь, а затем, задним числом анализируя свое поведение, приходил к выводу, что он лузер. Она ничего не могла найти в нем. Потеющий юнец с влажными от волнения ладонями, несущий всякий вздор. Что же ее должно было взволновать в нем?

Но вы не первый, кто стал жертвой равнодушия или, лучше сказать, недостатка гражданского мужества. Люди не вмешиваются; они думают, что если вмешаются, то потом ничего, кроме неприятностей, не заработают. Люди самоустраняются, придерживаясь мнения, что жизнь других их не касается и что каждый должен сам наводить порядок за собственной дверью. Вы говорите, что не знаете, кто были эти гости в тот вечер. Может быть, они как-то пересекались с Леновски по работе, или Рихард даже мог зависеть от Фреда. Может, дело было в карьере, которой пришлось бы рисковать. Или в деньгах, которые в таком случае перестали бы поступать. Это те причины, которых, к сожалению, достаточно, чтобы отвернуться. Вы не представляете себе, как часто мне приходилось сталкиваться с этим в моей работе.

заинтересованный блеск в глазах Феликса, с которым он реагировал на все, с чем бы она к нему ни обращалась. Он никогда не был равнодушным или скучающим — напротив, всегда тут же говорил: "Правда? О, ты должна рассказать мне об этом поподробнее!" Тем самым он дарил ей ощущение того, что полностью поглощен ею, что она — часть его самого, так же, как и он — часть ее. Ничто из того, что ее занимало, не оставляло его безразличным, и она тоже принимала участие во всем, что интересовало его

Но ты была совсем другой. Я был восхищен тем, как интенсивно ты работала, как рассказывала о сотне тысяч проблем, с которыми тебе ежедневно приходилось сталкиваться, которые порой так волновали тебя, что по ночам ты не могла спать, но за которые снова и снова неустрашимо и энергично бралась. Я как сейчас вижу, как мы с Феликсом вечером сидим у вас перед камином со стаканами виски в руках, и ты возвращаешься домой, уже довольно поздно, после какой-то консультации с проблемными родителями, или после семинара о предотвращении насилия, или что бы там ни было… Ты была уставшей, но удовлетворенной и казалась такой юной и заряженной энергией, совершенно непохожей на тех женщин, с которыми я обычно общался… Ты, в своих джинсах и свитерах, с длинными волосами, которые всегда выглядели непокорными и никогда не имели вид прически… и потом еще эти дешевые украшения из стекляшек, к которым ты питала непонятное пристрастие… Все это вместе взятое…

На этот раз он застал хозяйку дома на кухне. Дверь на веранду была открытой, так что он вошел без стука. Ребекка как раз терла тряпкой, как сумасшедшая, сверкающий чистотой рабочий стол, чтобы тот стал еще чище. Это было так нетипично! Все ее домашние дела раньше велись скорее небрежно, потому что у Ребекки не было ни времени, чтобы заняться этим самой, ни желания, чтобы контролировать свою довольно ленивую уборщицу. Когда Кемпер навещал их с Феликсом, его всегда умилял небольшой хаос, который вызывал у него чувство домашнего уюта. Он, бывало, сидел у них вечерами в большой неубранной кухне с бокалом вина за столом и наблюдал, как жена его друга готовит спагетти и торопливо смешивает их с готовым покупным соусом.

А теперь эта совершенно изменившаяся женщина, что была перед ним, все больше пугала его.

вокруг дома.

И вдруг все изменилось. И свет, и небо, и весь день. Перед ними далеко вперед расстилался сад — огромная, казалось бы, бесконечная лужайка, которая в конце переходила в утес, а за утесом сверкало море, голубое и бесконечное. Оно отражало лучи солнца, светящего с безоблачного неба, и одним махом разогнало гнетущее впечатление мрачности, охватившее их незадолго до этого.

Оба они стояли, потрясенные этим зрелищем и ощущениями, которые оно вызвало.

— Это… — начал Феликс, очарованный видом, и Ребекка завершила его фразу:

— Невероятно. Это невероятно красиво.

Они прошли через весь сад до самого утеса. Склон горы здесь круто и обрывисто падал в море, а внизу бурлил морской прибой, с силой швырявший на камни белую пену волн. Песок маленькой бухты между водой и утесом светло поблескивал.

— Здесь можно было бы купаться, — заметил Феликс.

— Туда не спустишься, — возразила Ребекка.

— Да нет, туда можно спуститься! Проложить тропинку…

— Но все равно морской прибой здесь слишком сильный.

— Не всегда. Не каждый день.

Они взглянули назад, на дом. На эту сторону когда-то выходила небольшая веранда под крышей. Там стояли дряхлый шезлонг и немного подсохшая бугенвиллея[2], плетущаяся вверх по столбу и покрывавшая весь навес.

— Сидеть там и смотреть на море…

— Вечером при закате солнца…

— Слушать морской прибой…

— Смотреть на небо…

— И слушать крик чаек…

Они взялись за руки и медленно пошли через сад к дому. К своему дому.

Двумя неделями позже они купили его

с депрессией уже не выиграть. Мысль о том, чтобы окончательно сдаться, приобретала все более теплый, соблазнительный блеск.

"Всю свою жизнь, — подумала Ребекка в это утро, — мы учим, что никогда не нужно сдаваться. Поэтому нам так трудно это дается. Поэтому в нас поднимается такое сильное сопротивление. И чувство вины. Прежде всего именно они".

Ребекка внимательно прислушалась к себе. В это утро она не смогла найти в себе чувство вины. Если оно вообще еще было в ней, то ей, во всяком случае, не удавалось войти с ним в контакт, и это было как раз то обстоятельство, которым она должна была обязательно воспользоваться. Чувство вины — самое сильное препятствие при планировании и осуществлении самоубийства. А если оно притупилось, это означает, что судьба дала ей шанс