Леонардо да Винчи

«Талант попадает в цель, в которую никто попасть не может, — писал Артур Шопенгауэр. — Гений попадает в цель, которую никто больше не видит»

Леонардо, по своему складу эмпирик, отрицал научную ценность физиогномики и ставил ее в один ряд с астрологией и алхимией. «Об обманчивой физиогномике и хиромантии не буду распространяться, так как в них истины нет, и явствует это из того, что подобные химеры научных оснований не имеют», — заявлял он.

Если бы Леонардо жил в начале XXI века и был студентом, ему наверняка прописали бы кучу лекарственных препаратов, чтобы избавить его от резких перепадов настроения и от синдрома дефицита внимания.

“Кто может идти к источнику, не должен идти к кувшину”[14].

Стив Джобс, выводя на рынок свою новую продукцию, показывал на презентациях уличные знаки, символизировавшие скрещение гуманитарных наук с техническими. Его кумиром был Леонардо. “Он видел красоту и в искусстве, и в инженерном деле, – говорил Джобс, – и именно способность сводить их вместе делала его гением”[5].

Говоря о бесконечном разнообразии в природе и особенно о таких явлениях, как течение воды, он указывал на конкретную отличительную черту, которая привлекала его внимание, потому что предпочитал «аналоговые» системы «цифровым». В аналоговой системе существует бесконечное множество ступеней или оттенков.

Леонардо удалось обратить себе на пользу привычку вести записи, которая явно передавалась в его семье по наследству, и в то же время сохранить свободу и заниматься тем, чем ему хотелось. Здесь ему повезло.

Незаконнорожденным было труднее, чем просто чужакам. Их происхождение подразумевало двойственный статус. «Жизнь бастардов осложнялась тем, что они вроде бы считались членами семьи, но не вполне», — писал Кюн. Некоторым это помогало (а кого-то и вынуждало) проявлять больше отваги и самостоятельности. Леонардо одновременно входил в семью, принадлежавшую к среднему классу, и существовал отдельно от нее. Подобно многим писателям и художникам, он рос, ощущая себя частью мира и в то же время глядя на него отстраненно.

«Умственная страсть прогоняет чувственность»

отличие от Леонардо, Микеланджело часто затевал ссоры. Однажды, еще в отрочестве, он оскорбил юного художника Пьетро Торриджано, который вместе с ним срисовывал фрески Мазаччо во флорентийской церкви Санта-Мария-дель-Кармине. Позднее сам Торриджано рассказывал: «Когда он мне надоел, я рассердился гораздо больше обычного и, стиснув руку, так сильно хватил его кулаком по носу, что почувствовал, как у меня хрустнули под кулаком эти кость и хрящ носовые, как если бы это была трубочка с битыми сливками»[648]. У Микеланджело на всю жизнь остался кривой нос. Слегка горбатый, вечно неопрятный, да еще с перебитым носом, он являл полную противоположность пригожему, хорошо сложенному и щеголеватому Леонардо. Впрочем, Микеланджело видел соперников и во многих других художниках. Например, Пьетро Перуджино он называл «неуклюжим [goffo] художником», и Перуджино даже безуспешно подавал на него в суд за клевету.
«Леонардо был хорош собой, вежлив и обходителен, красиво говорил и нарядно, со вкусом одевался, — писал биограф Микеланджело Мартин Гейфорд. — Микеланджело же был скрытным и нервным». А еще, по словам другого биографа, Майлза Унгера, он был «впечатлительным, неопрятным и вспыльчивым». Он испытывал сильную любовь и столь же сильную ненависть к окружающим, но у него было мало близких товарищей или учеников. «Я нахожу радость в печали», — признавался однажды сам Микеланджело[649].
Если Леонардо в душе совершенно не был религиозен, то Микеланджело, напротив, пылал христианским благочестием и верил неистово, испытывая то муки, то восторг. Обоих влекло к мужчинам, но если Леонардо, нисколько не смущаясь и не таясь, окружал себя красивыми юношами, то Микеланджело внутренне терзался и, возможно, истязал себя воздержанием. Леонардо любил наряжаться и щеголял в ярких коротких накидках или отороченных мехом плащах. Микеланджело оставался аскетом и в одежде, и в привычках: ночевал в пыльной мастерской, редко мылся и редко снимал свои сапоги из собачьей кожи, а питался хлебными корками. «Как же мог не вызывать в нем зависть и негодование непринужденно обаятельный, изящный и утонченный, любезный и общительный, разносторонний и, главное, скептичный Леонардо — человек другого поколения, не имевший, по-видимому, религиозной веры, да к тому же постоянно окруженный толпой красивых учеников во главе с несносным Салаи?» — писал Серж Брэмли[650].