Миф душевной болезни. Психологические технологии 2010

Мы, таким образом, подойдем к логике связи между «истинным» и «ложным» независимо от того, встречается ли это различение в медицине, психиатрии или где-то еще. Поскольку различение «истинного» и «ложного» требует человеческого суждения, критерии, которые лежат в основе таких суждений в медицине и психиатрии, а также лица, институционально уполномоченные выносить такие суждения, будут представлять для нас огромное значение и будут подробно рассмотрены.

Я полагаю, что отождествление психоанализа с чисто (или даже исключительно) внутриличностным измерением ошибочно. Психоанализ изначально интересовался взаимоотношениями человека с близкими людьми и коллективом, в котором он живет. К сожалению, эта тенденция померкла на фоне нарочито медицинской ориентацией.

Игра — наиболее обширная из этих трех моделей, поскольку она включает две другие (т. е. использование знаков и следование правилам).

Если не оговорено нечто иное, под «играми» я понимаю обычные карточные, настольные и спортивные игры.

Мы можем предположить, что историцизм играл для него его и соратников по раннему, еще шаткому психоаналитическому движению ту же самую роль, что и для всех прочих: он служил тайным источником успокоения на фоне угрозы непредвиденных и непредсказуехмых перемен. Такое толкование созвучно сегодняшней тенденции использовать психоанализ и «динамическую психиатрию» с тем, чтобы затемнять и искажать смысл моральных и политических конфликтов, сводя их к исключительно личным проблемам

Моделями истористических социальных мыслителей Попперу служили такие люди, как Платон, Ницше, Маркс, а также современные тоталитарные диктаторы и их апологеты. Согласно доктрине историцизма, будущее детерминировано — в некотором смысле, неизбежно — прошлым: «Любая версия историцизма выражает ощущение, что неодолимые силы уносят тебя в будущее» (Popper, 1944-1945). Сопоставьте это с положением Фрейда о том, что человеческое поведение детерминировано «бессознательными силахми», которые, в свою очередь, являются результатом инстинктивных влечений и ранних переживаний. Ключевое сходство между марксизмом и классическим психоанализом заключается в избрании отдельной априорной причины в качестве исчерпывающего объяснения фактически всех последующих событий в жизни людей.

Поэтому, наше длительное доверие к таким понятиям как «невроз», «психоз», «эмоциональное заболевание», «лечение психоанализом» и т. д., не может быть разом перечеркнуто. Мы скованы научно устаревшей системой понятий и ее терминологией. Мы не можем, однако, вечно придерживаться морально-оценочной и социально-манипулятивной направленности нашего традиционного языка (психиатрии-психоанализа), извлекать из этого выгоду и не расплачиваться за это.

Шаткость психологии как серьезной науки проявляется, в частности, в прогнозах некоторых ученых. Суть их заключается в том, что, в конце концов, все научные наблюдения и соображения будут выражены на некоем едином физико-математическом диалекте

Хотя я утверждаю, что душевная болезнь — миф, эту книгу нельзя рассматривать как попытку «развенчать» психиатрию. Сейчас слишком много книг, которые пытаются либо рекламировать психиатрию и психотерапию, либо обличать и ту и другую. В первых, как правило, излагается и разъясняется, почему и как та или иная форма поведения подпадает под «душевную болезнь», и чем психиатр может помочь человеку, страдающему от такого недуга. В последних часто проводится «атака двумя флангами», т. е. предлагается считать, что (а) сами психиатры «душевно больны», и (б) психиатрия — несостоятельный метод для «лечения» недуга, проявляющегося в таких серьезных симптомах, как при душевной болезни. Поэтому, я хотел бы пояснить, что, хотя я считаю концепцию душевной болезни недейственной, я убежден, психиатрия могла бы стать наукой. Кроме того, я полагаю, что психотерапия — эффективный метод, помогающий людям не столько оправиться от «болезни», сколько узнать что-то о себе, других и жизни вообще. Подводя итог, замечу, что это не книга по психиатрии, и это не книга по природе человека. Это книга о психиатрии. В ней ставится вопрос о том, что люди (в частности, психиатры и пациенты) сделали друг с другом и друг для друга. Это также и книга о человеческой природе, точнее о человеческом поведении, поскольку в ней предлагаются наблюдения и гипотезы, касающиеся того, как люди живут.

Таким образом, ответ на вопрос «Кто такие душевнобольные?» звучит так: «Это те, кто помещен в психические лечебницы, и кто консультируется у психиатров в их частных конторах». Наверное, эти ответы звучат глупо. Если это так, объяснение тут одно — они действительно глупы. Как бы то ни было, трудно дать ответы лучше, если не обременить себя (1) другой постановкой вопроса (к примеру, «Душевная болезнь — это болезнь?») и (2) смещением цели от понимания душевной болезни к пониманию человеческих существ. Назрела необходимость пересмотреть проблему душевной болезни. Что касается психиатрических, психологических и социальных вопросов, то здесь в нашем обществе присутствует неразбериха, неудовлетворенность и напряженность. Считается, что душевная болезнь — главная из медицинских проблем нации.