Московские слова, словечки и крылатые выражения

Выражение «Шемякин суд» в смысле «несправедливый, пристрастный, лживый суд с откровенно преднамеренным приговором в пользу не правой, а той стороны, которая дала большую взятку», существует в русском языке уже более шести веков, потому что, к сожалению, в течение всего этого времени не переводились ситуации, провоцирующие его применение.
Слово «шемяка» – старинное, к тому же, по указанию В.И. Даля, областное – нижегородское, и означает «бродяга, шатун». В средневековой Руси оно употреблялось как прозвище, но давно вышло из употребления, и его первоначальное значение забылось, хотя корень сохранился в фамилии Шемякин…
Своим нынешним значением поговорка обязана внуку Дмитрия Донского Дмитрию Юрьевичу (1420–1453), который имел прозвище Шемяка и принимал самое активное участие в междоусобной борьбе за московский великокняжеский престол.

Но инерция мышления заставляет в поговорки «Пусто, словно Мамай воевал», «Где Мамай пройдет, там трава не растет», которые говорят о грозном победителе и разрушителе, а не о побитом неудачнике, подставлять известное имя, не думая, так сказать, о контексте.
Дело в том, что слово «мамай» в этих выражениях – имя не собственное, а нарицательное: мамаями на Руси в XIII–XV веках называли татар. Произошло оно от названия татарского фольклорного персонажа «мамая» – чудовища, которым пугают детей, и поговорки, в которых оно употреблено, возникли на несколько веков раньше, чем родился исторический хан Мамай.

некоих местах, рассказывает «Повесть о Шемякином суде», жили два брата-земледельца – богатый и бедный. Бедный попросил у богатого лошадь привезти дров. Богатый лошадь дал, хомут дать пожалел. Бедный привязал воз за хвост лошади, и хвост оторвался. Богатый испорченную лошадь не взял, пошел бить челом на брата в город к судье. Бедняк отправился вместе с братом, рассудив, что судебные приставы все равно поведут его на суд против воли.
По пути братья заночевали у попа. Перед сном богатый брат с попом сели ужинать, бедного за стол не позвали. Бедный с полатей загляделся на еду, свалился вниз, угодил на зыбку с поповым сыном и задавил младенца насмерть. Теперь и поп присоединился к богатому брату, тоже пошел жаловаться на бедняка судье.
Шли они по высокому мосту. Бедный брат подумал, что ему все равно погибать, и бросился с моста вниз. А там мужик вез в телеге отца, бедняк упал прямо на старика, убив его. Мужик присоединился к богатому брату и попу.
Бедняк идет и думает: что бы дать судье и тем напасти избыть. Ничего у него нет… Поднял он камень, завернул в платок, положил в шапку.
Богатый брат изложил судье свое дело. Судья говорит бедняку: «Ответствуй!» Тот молча вынул из шапки камень в платке и поклонился.
Судья, подумав, что обвиняемый сулит ему взятку и, видимо, золотом, решает дело так: «Коли он лошади твоей оторвал хвост, – говорит он богатому брату, – не бери у него лошади своей до тех пор, пока у лошади не вырастет хвост. А как вырастет хвост, в то время и возьми».
На челобитье попа бедный брат опять достал из шапки узел с камнем и показал судье. Тот понял, что за второе дело мужик сулит ему вторую взятку, и объявил такой приговор: «Коли он у тебя сына зашиб, отдай ему свою жену-попадью до тех пор, покамест от попадьи твоей не добудет он ребенка тебе; а тогда забери у него попадью вместе с ребенком».
На третье обвинение мужик ответствовал так же, как и на предыдущие, и судья сообщил третьему истцу такой приговор: «Взойди на мост, а убивший отца твоего пусть станет под мостом. И ты с моста сверзнись сам на него и убей его так же, как он отца твоего».
После суда бедняк потребовал от своих обвинителей исполнения решения судьи, но те предпочли кончить дело миром. Богатый брат, чтобы вернуть свою хотя бы и бесхвостую лошадь, дал бедному пять рублей, поп за попадью – десять рублей, дал свою мзду и мужик, рассудив: «броситься мне с моста, так его, поди, не зашибешь, а сам расшибешься».
Между тем судья прислал к ответчику слугу за обещанной взяткой. «Дай то, что ты из шапки казал судье в узлах, – сказал слуга бедному брату, – он велел у тебя то взять». Бедный брат вынул из шапки узел, развернул и показал, что в нем находится. Слуга говорит: «Это же камень!» Бедный брат отвечает: «Это я судье и посулил. Когда бы он не по мне стал судить, убил бы его этим камнем».
Вернулся слуга к судье и все рассказал ему. Судья же Шемяка, выслушав слугу, сказал: «Благодарю и хвалю Бога, что по нему судил. Когда б не по нем я судил, то он бы меня зашиб».

Филипп (до принятия монашества Федор Степанович) происходил из знатного боярского рода Колычевых, в тридцать лет ушел в Соловецкий монастырь, прошел суровое послушничество, впоследствии стал игуменом этого монастыря. По всей Руси Филипп пользовался славой праведника. В 1566 году Иван Грозный решил поставить его Московским митрополитом: царю нужно было, чтобы это место занимал известный, почитаемый в народе человек, который своим авторитетом освящал бы его политику. Но Филипп сказал царю: «Повинуюсь твоей воле, но умири мою совесть: да не будет опричнины! Всякое царство разделенное запустеет, по слову Господа, не могу благословлять тебя, видя скорбь Отечества». Иван Грозный был разгневан, но затем «гнев свой отложил» и поставил новые условия: он будет выслушивать советы митрополита по государственным делам, но чтобы тот «в опричнину и в царский домовой обиход не вступался». Филипп принял митрополитство.
На несколько месяцев казни и бесчинства опричников в Москве прекратились, затем все снова пошло по-прежнему.
Филипп в беседах наедине с царем пытался остановить беззакония, ходатайствовал за опальных, царь стал избегать встреч с митрополитом.
Филипп посылал Ивану Грозному письма-грамоты, в которых увещевал его опомниться. Увещевательные письма митрополита не сохранились, царь в гневе говорил о них, что это пустые, ничего не значащие бумажки, чтобы унизить их и автора, называл «Филькиными грамотами» и уничтожал. Но то, что Филипп писал в своих грамотах царю, то же говорил ему и в лицо, поэтому о содержании «Филькиных грамот» мы знаем по воспоминаниям современника, в которых он пересказывает одну из увещевательных речей митрополита, обращенную к Ивану Грозному.
Однажды, в воскресный день, во время обедни, в Успенский собор явился царь в сопровождении множества опричников и бояр. Все они были одеты в шутовскую, якобы монашескую одежду: в черные ризы, на головах высокие шлыки. Иван Грозный подошел к Филиппу и остановился возле него, ожидая благословения. Но митрополит стоял, смотря на образ Спасителя, будто не заметил царя. Тогда кто-то из бояр сказал: «Владыко, это же государь! Благослови его».
Филипп посмотрел на царя и проговорил:
– В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю царя православного, не узнаю и в делах царства… О, государь! мы здесь приносим жертвы бескровные Богу, а за алтарем льется невинная кровь христианская. С тех пор, как солнце сияет на небе, не видано, не слыхано, чтобы цари благочестивые возмущали собственную державу столь ужасно! В самых неверных, языческих царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям, а в России нет их! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства. И совершаются именем царским! Ты высок на троне, но есть Всевышний, Судия наш и твой. Как предстанешь на суд Его? Обагренный кровию невинных, оглушаемый воплем их муки, ибо самые камни под ногами твоими вопиют о мести?!. Государь, вещаю яко пастырь душ.
Царь в гневе закричал на него:
– Филипп, ужели думаешь переменить волю нашу?

Царь велел произвести следствие о злых умыслах митрополита на царя. Под пытками монахи Соловецкого монастыря дали клеветнические показания на своего бывшего игумена. После этого Филипп во время службы в Успенском соборе был окружен пришедшими в храм опричниками, их предводитель, боярин Алексей Басманов, развернул свиток, и удивленный народ услышал, что митрополит лишен сана. Опричники сорвали с Филиппа митрополичье облачение, погнали из храма метлами, на улице бросили в дровни и отвезли в Богоявленский монастырь, в темницу. Царь казнил нескольких родственников митрополита, голову одного из казненных принесли ему в тюрьму. Затем он был водворен в тюрьму дальнего Тверского Отроч монастыря, а год спустя Иван Грозный послал туда Малюту Скуратова, и царский опричник собственноручно задушил Филиппа.
Еще при жизни Филипп был окружен любовью и почитанием народным. Его слова передавали тайно из уст в уста. Рассказывали о таком чуде: Иван Грозный повелел затравить митрополита медведем, и однажды вечером к нему в темницу запустили лютого зверя, которого до того нарочно морили голодом, а когда на следующий день тюремщики открыли дверь, то увидели Филиппа, стоящего на молитве, и лежащего тихо в углу медведя.
Царь Федор Иоаннович – сын и наследник Ивана Грозного – в отличие от отца славился благочестием, заняв отцовский престол, он приказал перенести останки святителя в Соловецкий монастырь и похоронить его там. В 1648 году Филипп был причислен к лику святых, так как обнаружилась чудотворность его мощей: они давали исцеление больным.
В 1652 году по представлению митрополита Новгородского (будущего патриарха Никона) царь Алексей Михайлович распорядился перевезти мощи святого Филиппа в Москву, полагая, что поскольку Филипп не был отрешен от Московской митрополичьей кафедры, то и должен быть там, где его паства.
Подобно тому, как византийский император Феодосий, посылая за мощами Иоанна Златоуста, чтобы перевезти их в Константинополь, написал молитвенную грамоту к святому, царь Алексей Михайлович также вручил Никону, назначенному сопровождать мощи, свое послание, обращенное к Филиппу:
«Молю тебя и желаю пришествия твоего сюда… – говорилось в послании, – ибо вследствие того изгнания и до сего времени царствующий град лишается твоей святительской паствы… Оправдался Евангельский глагол, за который ты пострадал: «Всяко царство, раздельшееся на ся, не станет» и нет более теперь у нас прекословящего твоим глаголам…»

Они ковали железо и кровавым потом выковывали себе денную пищу; теперь иностранцы выковывают себе золото, мода и непостоянство вкуса суть руда обогащения их

Москва клей, на нее что ни лей, все прилепится.

В Москве есть своеобразный памятник огромного успеха купцов-чаеторговцев – дом на Мясницкой. Сейчас это магазин «Чай-кофе», пожилые москвичи называют его по-довоенному: «Магазин Чаеуправления», а тем, кому за восемьдесят, он известен как дом Перлова.