Круть

Конечно, это смешно. Человек не способен представить даже такой элементарной вещи как электрон, который не то частица, не то волна, не то вообще за пределами его понятий. Зато с многоэтажным богословием у него полная прозрачная ясность

Любви дают три года, но иногда она выходит по УДО…

Да там все пенистее в десять раз, и не от слова «пена».

– Представь процентщицу-людоедку, которая сосет кровь из всей планеты. Ты идешь на нее с иконой, а она орет благим матом: «аппроприация! небинарность! виктимизация! микроагрессия! деколонизация!» Про что угодно орет, кроме того, что все мировое зло – это оборотная сторона ее процента. Так орет, что тебя звуковой волной на землю валит. А она подбегает и начинает верещать в ухо, как страдала в детстве… Мать всех аппроприаций – когда старуха-процентщица наряжается свободой на баррикадах и постит свои фотки в виде озабоченной по климату маленькой девочки. Вы, дуры небритые, научились глядеть на реальность сквозь оптику американского кампуса, но что вы обнаружите, если посмотрите через ту же оптику на сам кампус?
– Что? – спрашивала она.
– Вы увидите, что весь этот красный прогрессивный постмодернизм, выросший из Лиотара, Дерриды и Фуко – просто золотая погремушка в руке у людоедской дочки, которая насосалась через мамкину грудь крови, а теперь блюет и воет с тоски. Западный молодежный протест – это просто опция безопасного досуга для сытых обдрочившихся зумеров, которые вдобавок ко всем своим привилегиям хотят ощутить себя совестью мира.

Оказалось, этот загадочный шедевр – просто набор чепухи. Заполнение песенного размера бессмысленными словосочетаниями, чтобы вокалисту было что петь. Сам автор выразился еще конкретней: «Короче, The Riddle – это чушь, мусор, херня, бред поп-звезды 80-х».
По-русски это и называется рыбой. Текст, лишенный смысла и временно занимающий место другого текста. Настоящего, который будет создан потом (если хватит времени) – и совпадет только размером. Последовательность слов, нужных для того, чтобы складно их пропеть.
«Ля-ля-ля» показалось слишком примитивным, ну вот Nik Kershaw и наплел. А мы искали смысл. И, главное, ведь находили.
Я вот нашел, да еще какой.
Думаю, что и в жизни все обстоит точно так же. Мир, история, судьба, эпоха – это нагромождение событий, большей частью очень неприятных. Страшные-страшные вещи творятся в грохочущем мире с мягкими, слабыми и беззащитными людьми.
Есть ли в происходящем смысл?
А это как с песней «The Riddle». Хочешь – найдешь себе благословение Вавилона. Не хочешь – разлетишься на атомы просто так. Смысл надо собирать самому, и удерживать его росинки вместе приходится так же кропотливо и старательно, как мы удерживаем живыми свои тела. А потом распадется тело – и разлетится вся плесневевшая на нем мудрость.
Любой человеческий смысл, научила меня песня The Riddle – это обманка, скрывающая то, что нам видеть нельзя. Пока мы живы, мы замечаем вокруг «идеи», «цели», «ценности» и прочие тепловые ловушки. Но придет миг, и ложные мишени, скрывавшие от нас Реку и Дерево, угаснут. И тогда… Тогда…
Впрочем, скажу честно – я не знаю, что будет тогда. Мы вообще не можем этого знать, можем только думать, будто знаем.

Какой в этой круговерти смысл?
Да такой же, как в тебе. Такой же, как в песне The Riddle.
Любой, какой у тебя хватит сил собрать своим умом и волей.
А если ты действительно крут и умеешь не делать этого (что куда сложнее, чем каждый раз делать на автомате), ты начинаешь видеть на месте любого человеческого смысла рыбу. Просто рыбу, которая могла бы состоять из любых других элементов, значков и пиктограмм.
Фокус нашего мира в том, что настоящих слов здесь нет. Или, что то же самое, окончательным текстом на время становится любая рыба. Все что угодно.

– А что такое национальная идея?

– Ой, они вам и это стерли. Ну, как объяснить… То, во что вы должны верить, пока начальство ворует. Вернее, делать вид, будто верите

Она держала в руке фотографию человека с зеленым ирокезом на бритой голове и черепами-брэкетами на оскаленных в улыбке желтых зубах – одну из канонических карбоновых фотографий Г. А. Шарабан-Мухлюева.

Но писатель должен определиться, кто он – инженер человеческих душ или их прокурор.
Разница тут большая. Инженер человеческих душ – это человек, способный понять, что никого, кроме потерпевших, на нашей планете нет.

Глупо отливать бронзовые фигуры из несовершенных людей, а потом вымарывать из их следа все живое. Человек по своей природе – существо жалкое и глупое. Любить его приходится именно таким.