Алина Лен

Просто я просыпаюсь утром и не знаю, кто я,

Просто я надеваю юбку, потому что надо,

Просто в каждой книге всегда было по-другому,

По-другому было даже в моих тетрадях.

Я уже полноценный город, на ладони карта

Переходов, метро и стоянок штрафных иллюзий,

Просто хочется научиться мотать обратно

Всю судьбу, как кассету с унылым и скучным блюзом.

Это блажь. Я, конечно, уже никуда не денусь,

Просыпаясь утром телом для новых стадий.

Просто жизнь проходит уже по известным сценам,

Просто жизнь сложилась в какой-то пустой порядок.

Я хочу погасить весь свет и стать всюду лишней,

Я хочу стоять, как в триумфе, в своем распаде

И закуривать. Просто назло. Чтобы вновь услышать

Предначертанный инструктаж: «Вам рожать. Бросайте».

Ты приходи, всегда открыты двери,

За ними голубая занавеска,

За ними я гуляю по отрезку,

Обрезку солнца, легшему по центру.

За ними я — вся ситцевость, фарфорность

Звенящих чувств, светокруженье смеха,

Поэзия — божественное эхо

И вечная бессменная опора

Твоим дорогам. Пыльным, захолустным.

Твоим тревогам — сколько их в морщинах?

Ты приходи, я счастье обобщила

Со словом «жду», со словом самым устным.

Со словом «ты», написанном на сердце,

Его коснешься — дышит под ладонью.

Ты приходи, там дождь и межсезонье,

Ты приходи. Хотя бы так — согреться.

Не забывай, когда твой дух изломан,

Не забывай, когда так трудно верить:

Я никогда не запираю двери,

Я знаю — тебе холодно без дома.

Я даже не знаю его лица.

Но всё таки слышу, как он поёт -

Так в зное июня летит пыльца,

Так с рук поднимается самолёт

Бумажный. Бумага та вся в словах:

Читаю в них горечь, читаю боль.

Мужчина стоит. На лице провал.

За пазухой крылья, но шаг тяжёл.

Мне хочется крикнуть ему: «Постой!

Я здесь, я смогла бы тебя сберечь

От частых потерь, от безумных войск

Ночной тишины, от ожогов встреч.

Губами могла бы стереть оскал,

В который зажата твоя душа.

Не ты ли так долго меня искал?

Зима отступила, и я пришла.»

Он молча стоит. Сколько смут на нём!

А мне всё равно. Приходи, мерцай.

И что от того, что сегодня днём

Я даже не знаю его лица.

Мне всё кажется — я позднею,

Вечерею, смеркаюсь в куклу.

Выключаю звенящий плеер,

Потому что не нужно звуков.

Не диктую тебе свои правила,

Но встаю за усталой спиной,

Когда копотью небо отравлено,

Когда воздух сыреет ночной.

Не скандалю, не требую лишнего,

В этом таинство женщин иных -

В легкой нежности быть просто ближнею,

Быть подмогой на тропах людских.

Я же вижу за острыми бритвами

Черт лица человечность души,

Что бываешь — убитым, разбитым ли,

Что под кожей не сердце — ушиб.

Просто должен быть кто-то, кто вымолит

Твою жизнь, оголившую нрав.

В мнимых ценностях, в девичьих вымыслах

Я не трон, но опора пера.

Слышишь, грозы ругаются медленно,

Над прекрасной твоей головой?

И твой бой, как всем нам заповедано,

Принимаю я вместе с тобой.

Губы земляничные на лице берёзовом,

Я сегодня личная, я твоя художница,

Я твоя любовница, я твоя бессонница

С толикой мечтания, с долей несерьёзности,

С веером молчания — сколько нами сказано!

С вечером на плечиках. Снимешь? Я уставшая,

Я гуляла творчеством, по спине — мурашками,

Вдоль по одиночеству, будто безнаказанно.

Я листала книжные лица, небом полные,

Я твоя заступница, я твоя невнятица,

Нагулялась досыта и вернулась кланяться -

Приюти, мне ветрено,

Отогрей, мне холодно.

Я могу тебя приворожить,

Испокон в девицах есть колдунья -

Прячась днём в ажурности души,

По ночам немыслимо волнуя

Сонный мир. Ты слышишь за окном

То ли шёпот, то ли птичий клёкот,

То ли вызвук в выдохе грудном?

Это сказки дышат в новых строках.

Это где-то длится ворожба,

На запястьях звякают браслеты,

И броня твоя уже слаба,

Под неё уже струится лето.

Под неё уже попал загар,

Сердце сжалось больно и прекрасно,

В сердце жар и пение гитар,

Загорелось сердце — не погаснет!

Я могу тебя приворожить,

Но зачем? Ты сам — как будто небыль,

Под рубашкой прячешь поле ржи

И светло расписываешь небо.

Ты рассказывал сказки шёпотом, что в реке, как в стакане с чаем,

Растворяется солнце сахаром на глазах изумлённых чаек.

Я их слушала — так, наверное, можно слушать раззвонье мая,

Я стихами одела каждую, в переплёт души заплетая.

А потом, уже ближе к вечеру, я открою ту книгу позднюю,

И найду на страницах памяти

Июль бежит, шаги его легки,

Как будто птичий пух над мостовой,

Шаги его — как пение реки,

И на твои похожи, Боже мой…

Похожи так, что страшно их прервать

Дыханием, рукою на стекле,

Скольжением над письмами пера.

Июль как ты. Вот только ты смуглей.

Вот только твои губы жарче дней,

Курлыкающих стаей голубей,

Сгорающих на платье у полей,

Июль как ты. Вот только ты милей.

Июль как ты. Вот только ты важней,

Весь ты — твоя спадающая грусть

Морщиной первой — на висок. Уже.

И радость твоя — пряная на вкус.

Июль бежит. Он юн и слишком горд,

А я молюсь: «огонь во мне зажги».

Я слушаю молчащий коридор,

Я так хочу услышать в нем шаги.

Мне казалось, стихи — как ростки,

Их посеять бы в души,

Чтобы души по руслу строки

Выходили на сушу.

Чтобы души светлели на раз,

Выгорали на солнце

До белесых, березовых глаз,

До прозрачных колодцев,

Из которых горстями хватать

Животворную влагу — ах, сладко!

Из которых, слегка розоват,

Божий день проступает догадкой.

Мне казалось, никак без стихов,

Без стихов все бесплодно,

Не посеешь — и души с торгов

Зазвенят по бетону,

Как пятак под тяжелой ногой.

Только души, послушай,

В красоте беззаботно нагой

Окрыленны, воздушны,

Не смотря ни на что — так чисты

В этих ангельских перьях.

Ведь весной расцветают цветы,

Но никто их не сеял.