Клэр И. Макколлум

Идеализированный военный опыт был вместилищем национального страдания, из которого постоянно черпались мобилизация лояльности режиму [и] поддержание порядка, … [поскольку] начиная с 1965 года Великая Отечественная война продолжала превращаться из национальной травмы монументальных масштабов в священный и неприкосновенный набор героических подвигов»

Несмотря на то что эта картина, несомненно, была одним из самых выразительных изображений горя, причиненного войной, даже такой непростой художник, как Коржев, использует в ней популярную в послевоенной визуальной культуре идею: долг мужчин — приносить себя в жертву советскому делу, а роль женщин — горевать по ним. После 1945 года в художественном изображении войны никак не был тот факт, что женщины тоже отдавали свои жизни, сражаясь на фронте и в приграничных лесах. В послевоенной визуальной культуре причиной страдания женщин во время войны оказывалась потеря мужей, сыновей и братьев: женские скорбь и травма всецело определялись межличностными отношениями с мужчинами

Вне зависимости от того, был ли отец верховной фигурой власти в советском коллективе или фигурой для подражания, символически в начале 1930‐х годов он занимал центральное место в представлении о советской мужественности. Однако эта модель отцовства не была укоренена в домашнем пространстве или в повседневной активности — она была основана на необычайных, исключительных происшествиях. Отражением этой двусмысленности по отношению как к приватной сфере, так и к роли отца в реальной жизни являлось мизерное количество картин, в которых отец изображался в окружении семьи (нам удалось обнаружить всего четыре таких произведения