Оксана Васякина

Я бы хотела быть как язык. Он одновременно мягкий и упругий. Если во рту появляется ранка, то язык не может успокоиться. Ты же знаешь, что он будет ее жалеть, чувствовать ее железный вкус и рваную фактуру, лоскуток кожи болтается на ее кромке, и язык это щупает, чтобы запомнить и заполнить. Язык беспокойный, он лезет в трещину между зубами и трется о скол, он делает это автоматически, даже если больно и неприятно, он все равно будет заполнять собой прорехи во рту, пока они совсем не исчезнут. Ты же знаешь, как устроен язык, я хочу быть такой же, как язык. Я хочу лизать рваные раны и чувствовать сколы в кости.

Ты знаешь, я долго думала о том, как мальчики-пионеры могли стать бандитами и ворами, a потом поняла, что очень просто: привычка к жестким иерар­хиям в школе и армии, подчинение общему благу делают свое дело. Прибавь сюда усталость от нищеты и бесцветной жизни. Эти качества, которые я приписываю блатным, не возникли сами по себе. Они были присущи им изначально. Мне скажут, что полстраны сидело, а полстраны сторожило. Чем еще могла закончиться советская эпоха? Только жестоким беспределом. Мы все продолжение этого мира. От этого мне не по себе.

Надо отметить: в рамках того, что мы называем современной русской культурой и современным российским обществом, таких тем так много, что современной русской поэзии (а именно ее я всерьез считаю авангардом языковой работы) совершенно не приходится сетовать на нехватку задач. Для Васякиной эти темы: смерть, болезнь, женственность, гомосексуальность — и как все это укладывается (или не укладывается) в тривиальные, будничные, нормальные формы семейной и общественной жизни. Предметом исследования является то, как общество реагирует на одну из бесчисленных зудящих ранок, на рану женского тела и письма

Короче, я поняла, что любить и желать женщин — это одно, признаваться себе в этом — это совершенно другое, и есть еще третье — нужно научиться с ними жить и находить общий язык в повседневной жизни

Но любовь сложнее смерти. В смерти действует один, а любовь — это пространство содействия. Я старалась спаять внутри себя любовь и смерть. Я не хотела пошлости, я хотела жизни, повседневной практики и труда. И тогда я написала стихотворение. Любовь приносила мне боль, и смерть приносила мне боль. Но любовь приносила боль события, а смерть — боль небытия. Здесь они и встретились, в боли.

Дорога любит, когда ее вбирают в себя без мыслей о месте, откуда едут, и без мечт о месте прибытия. Дорога любит себя, дорога тебя в себя превращает.

Сатурн Гойи безумен, видишь, какие у него глаза? Они блестят в темноте. Он начинает с головы, и мы видим, как в его руке повисло обезглавленное тело. Это и есть историческая эпоха. Она ест тебя с головы, потому что по лицу можно узнать человека. Сатурн глотает голову, чтобы все индивидуальные черты стерлись. Время стирает различия.

Ты знаешь, я долго думала о том, как мальчики-пионеры могли стать бандитами и ворами, a потом поняла, что очень просто: привычка к жестким иерар­хиям в школе и армии, подчинение общему благу делают свое дело. Прибавь сюда усталость от нищеты и бесцветной жизни. Эти качества, которые я приписываю блатным, не возникли сами по себе. Они были присущи им изначально. Мне скажут, что полстраны сидело, а полстраны сторожило. Чем еще могла закончиться советская эпоха? Только жестоким беспределом. Мы все продолжение этого мира. От этого мне не по себе

Я узнала в ней все. Это была Полина. Я знала в ней все, но она не хотела об этом ничего знать.

У нее, как у многих людей ее возраста, ноутбук еле работал, там было полно вирусов, модем все время ломался.