Гарри Франкфурт

Тем не менее очевидно, что согласие или несогласие с оценочными суждениями зависит от других суждений, которые сами по себе просто не являются нормативными, — т. е. они зависят от суждений о фактах. Поэтому мы не можем обоснованно судить о том, что определенный человек обладает скверными моральными качествами, если при этом не основываемся на фактических утверждениях, описывающих примеры его или ее поведения, которые, по всей видимости, и свидетельствовали бы о моральном несовершенстве. Более того, эти фактические утверждения о поведении данного человека должны быть истинными, а рассуждение, с помощью которого мы выводим оценочное суждение, обоснованным.

Таким образом, жертва лжи, в той мере, в какой она отлучена от истины, изолирована от мира общедоступного опыта и заключена в область воображаемого, куда не ведет никакой путь, по которому могли бы последовать другие люди.

Было бы преувеличением сказать, что наша склонность доверять друзьям заложена в самой нашей природе. Однако вполне можно сказать, как мы иногда и делаем, что доверие к ним стало нашей «второй натурой».

Вот почему, как замечает Рич, открытие того, что друг солгал нам, заставляет нас почувствовать себя немного безумными. Это открытие говорит нам кое-что о нас самих — что-то гораздо более тревожное, чем просто знание о том, что мы просчитались или совершили ошибку в суждении. Оно показывает нам, что наша собственная природа (т. е. наша вторая натура) ненадежна, поскольку подтолкнула нас к тому, что мы рассчитывали на того, кому не стоило доверять. Оно показывает нам, что мы на самом деле не можем доверять своей способности отличать истину от лжи — иными словами, нашей способности распознавать разницу между тем, что реально, а что нет. Удачный обман друга свидетельствует, разумеется, об изъяне в том, кто лжет своему другу. Однако он свидетельствует и о том, что сама жертва обмана также имеет изъян. Лжец предает его, но его предают и его собственные чувства.