bominablle.

Пак относился к той категории людей, которые считали девятнадцатилетие самым неблагодарным возрастом, где ты одной ногой во взрослой жизни, почти совершеннолетняя самостоятельная ячейка общества, а за другую ногу тебя по-прежнему держат родители, заставляя есть суп и возвращаться домой до десяти, оставляя номера подруг и друзей, с которыми идёшь гулять

— Больше месяца прошло, — Хосок морщится, но не подавляет смешок. — Злопамятный?

— Нет, — Чонгук слишком расслабленно улыбается, будто сонный. — Просто память хорошая.

Ты знаешь меня ровно настолько,
насколько я тебе это позволяю.

Прошлое в прошлом и остаётся.
И тратить на него время не стоит.

Понять. Простить. Похоронить.

— Начали за здравие, закончили за упокой…

Если совершаешь безумство, то совершай его хорошо.

— Вид, кстати, и правда изумительный, — продолжает, и Намджун кивает, соглашаясь:

— Не спорю.

Глаза Чона открываются, а губы растягиваются в привычную улыбку:

— Я говорил о себе.

— Люди часто говорят, что любят тебя, но это значит только, что они любят то, как их любовь к тебе заставляет их себя чувствовать, — а после небольшой паузы добавляет: — Или же они любят то, что могут получить от тебя, —

— Он — мой, — голос Чонгука пронзает холодной угрозой, когда Намджун переводит на него взгляд, нахмурившись. Чон перестаёт улыбаться, лицо приобретает жёсткие черты, которые обычно не заметны под тенью растягивающихся губ. Глаза не сощурены, свет падает на часть лица, освещая её, остальная же спрятана в тени, из которой сверкает зрачок глаза. — Тронешь его и будут последствия, — предупреждает красноволосый, не смахивая спадающую на глаза чёлку