М. Кавтарадзе

между обществом 1910 года и обществом 1920 года легла более глубокая, более непроходимая пропасть, нежели между обществом 1820 го­да и обществом 1910 года. С Парижем произошло то, что происхо­дит с людьми, о которых говорят: «Он в одну неделю постарел на десять лет». За четыре года войны Франция состарилась на целый век; возможно, то был последний век великой цивилизации, вот почему ненасытная жажда жизни, отличавшая в те годы Париж, напоминала лихорадочное возбуждение чахоточного.

— Оставайтесь хоть со мной таким, каким вы были раньше, — сказала она. — Человеку всегда нужно иметь рядом кого-нибудь, с кем он может быть самим собой.

И мы неустанно говорим: вера есть чудесное орудие, которое Господь в своей благости вручил чадам своим, дабы они могли видеть дальше, чем в подзорные трубы, рассуждать глубже, чем позволяет логика, и умели бы побеждать свое горе.

ший путь к этому — задушевная беседа. Ничто так не льстит людям, как откровенность человека, облеченного властью.

щество может быть счастливым, хотя в недрах его уже таят­ся симптомы разрушения: роковая развязка наступает позднее.

он, Жан де Ла Моннери, почти каждый день натыкался на преграду из черного мрамора, замыкающую область сознания, подолгу бродил вдоль этой стены в поисках выхода, пытался взбираться на нее, заглянуть в сферу бесконечного...

о, что происходило в его лихорадочно пылавшем мозгу, можно было сравнить со зрелищем горящего театра, на сцене которого актер торопится исполнить все свои роли подряд!

«Это доставит удовольствие профессору Лартуа», — поду­мал он.
Только теперь Лашом понял то, что любой более опытный или хотя бы более скромный человек понял бы сразу.

В то время Симон еще не знал, что личные достоинства и талант — необходимые, но далеко не достаточные условия для того, чтобы человек возвысился над своими ближними; он не знал, что нужны еще дополнительные и на первый взгляд незаметные обстоятельства: например, кстати произнесенная умирающим фраза или же счастливая встреча со стареющим министром, который на кладбище разминулся со своим секретарем, а меж тем привык, чтобы кто-нибудь всегда сидел рядом с ним в машине.

Они разговаривали мало; госпожа де Ла Моннери в последнее время стала туговата на ухо, а ее спутник, застенчивый от природы, краснел каждый раз, когда она властным тоном просила повторить сказанное.