Тургрим Эгген

Работая, я стараюсь не думать о том, что у меня есть этот самый «вкус», я воспринимаю себя как медиума, который призван выявить мечты и желания заказчика, а затем материализовать и оформить их. Мои клиенты — по определению сложившиеся личности, и у помещения, с которым они имеют дело, тоже свой характер — зачем же лезть в этот винегрет со своей индивидуальностью? Я стараюсь быть объективным, объективным вплоть до самоустранения. И готовый интерьер, если я хорошо справился со своей работой, характеризует личность хозяев. Она выступает рельефнее и чётче, чем прежде. Моя миссия в том и состоит, чтобы проявить их личность, чтобы путём долгих дискуссий и коварных вопросиков очистить её, взрастить из неё нечто столь красивое и гармоничное, что они только диву даются: неужели это всегда в нас было? Вот и вся моя работа. Я продаю клиентам их же индивидуальность. А вовсе не мою.

красивая, гармоничная среда обитания добавляет человеку счастья, но не создаёт его.

Конечно, те же упрёки можно бросить англо-американскому поп-арту, но немаловажное отличие состоит в том, что здесь — возьмём хотя бы комиксы и скульптуры Роя Лихтенштейна, паразитирующего на формах и ценностях поп-культуры, — художник сам наполняет объект новым содержанием. Этот творческий процесс весьма разительно отличается от ситуации, когда обыватель в порядке «ироничности» уснащает дом слониками, обложками старых комиксов и рекламными плакатами с блошиного рынка.

Во-вторых, любовь к китчу сплошь и рядом порождена отсутствием у некоего лица собственно вкуса. Или таких его задатков, которые могли бы развиться во вкус при счастливом стечении обстоятельств. Китч этот изъян камуфлирует. Маскирует неразвитое эстетическое чувство хозяина патиной пошловатого стёба. Неаппетитным плодом такого союза становится интерьер, где каждая вещь назойливо требует: «Ну-ка, пойми меня! А истолковать?» И отдохнуть истомлённому этим бесконечным визуальным ребусом глазу не на чем.

Если пустая квартира некрасива, то декоратор тут бессилен. Но даже идеальная квартира никогда не бывает так хороша, как на стадии голых стен.
Можете назвать это аксиомой Люнде.
И многие, уверяю вас, многие под ней подпишутся, ибо сия аксиома — не бред зашоренного минималиста. Напротив — вечная истина. Возьмём хотя бы римский Пантеон. По сути, что он такое? Пустое пространство. Теперь ответьте мне, что именно восхищает вас: декор храма (читай — скамьи и саркофаги) или пропорции здания и спартанская простота барельефов? Правильно, структурированная пустота. Она — вместилище души, её колыбель и университеты. Всё элементарно: больше простора — больше души.
Как вышло, что мы забыли эту аксиому? Объясню. Лет двести тому назад люди усомнились в существовании Бога и души. Тогда-то и забродило это поветрие — забивать хламом каждый свободный миллиметр, чтоб не мозолила глаза своей недоделанностью, не напоминала о душе, о суете нашей пустота. Будь она неладна. Чуть заголится угол, глаза уже видят вертикаль «рай—ад», а нам крайности ни к чему. Взгляните на интерьеры девятнадцатого века, хотя бы в музее Ибсена, это же овеществлённый страх. Horror vacui. Тридцать сантиметров пустого места на стене? Ужас, ужас и ещё раз ужас.

Как положено винным снобам, он немедленно переходит на их пошловатый глянцевый сленг. Вино оказывается то «с наглинкой» или «брутальным», то «аристократичным» и «с выраженной аскезой».

Я зарываюсь в каталоги, постепенно заполняя листок странными названиями: это горстка солидных немецких корифеев, как то Gaggenau, Poggenpohl, Bulthaup и — самый всё же лучший — Кüрpersbusch.

Если человеку предстоит прожить две недели среди картонных коробок, то для него имеет значение, среди каких именно коробок он будет жить. Я не в состоянии две — а то и три — недели смотреть на коробки из-под бананов или памперсов, подобранные в ближайшем супермаркете. В этот раз мы купили картонки в оптовой фирме канцтоваров и укрепили их прозрачным матовым скотчем. Они одного, удобного, размера. Красиво ставятся друг на друга. Их можно потом сложить, убрать и использовать ещё раз. И они не раздражают.

НЛП. Это нейролингвистическое программирование, метод, а точнее сказать, ряд приёмов, разработанных в семидесятые годы в Калифорнии лингвистом Джоном Гриндером и гештальт-терапевтом Ричардом Бендлером

любовь к китчу сплошь и рядом порождена отсутствием у некоего лица собственно вкуса. Или таких его задатков, которые могли бы развиться во вкус при счастливом стечении обстоятельств. Китч этот изъян камуфлирует. Маскирует неразвитое эстетическое чувство хозяина патиной пошловатого стёба

стулья Арне Якобсена или Ээро Сааринен