Верена Штёссингер

Гостиница расположена в районе, который когда-то считался престижным; здесь еще встречаются довоенные особняки, которые постепенно ветшают. А между ними — многоквартирные дома, которые не пытаются даже казаться красивыми, и в палисадниках перед ними ничего не цветет.

— Меня все это так удручает, — говорит жена, — здесь все такое тоскливое. Не просто бедное, а именно тоскливое. Все такое серое! Как будто здесь никто не хочет почувствовать себя дома.

Может, это действительно так? Может, люди, и правда, не хотят почувствовать себя дома? Или не могут? Стал ли этот город им родным?

Что есть жизнь? Кто ты такой, если так мало знаешь о себе? И так мало помнишь? Как работает память? Как она отбирает то, что нужно запомнить, по какому праву и по каким правилам? И где остается то, что память отвергла? И остается ли вообще?

этот раз на завтрак дали кашу, чудесную гречневую кашу с желтой масляной дыркой

Между пассажирами протискивалась кондукторша, он не мог с ней толком договориться, пока на помощь ему не пришла пожилая женщина, изъяснявшаяся на литературном немецком, словно вырезанном из дерева.

И на следующей улице тоже. Серые дома. На две семьи. Где-то около двадцати. Целый поселок; а с юга и с запада — лес, совсем рядом, как будто он держал поселок в ладонях.

Он рассматривал эту пихту каждый раз, когда днем, сразу после обеда по радио передавали новости: на террасу через открытую дверь доносился сначала звук фанфар, а потом какие-то объявления от лица «Верррховного главнокомандования верррмахта»; и сейчас, когда он смотрит на эту пихту — «это было наше, домашнее дерево, в каждом саду должно быть дерево» — он снова слышит раскатистое «ррр» диктора имперского радио.

Но зайти на участок он не решается. Тем более войти в дом.

— Но спросить же можно? Если ты скажешь, что когда-то жил здесь… Ты же даже сумеешь по-русски спросить.

Но он только еще раз проходит по узким песчаным улицам, улицы уже, чем в его воспоминаниях и по-прежнему без асфальта, и фотографирует дома оттуда и отсюда, и даже против света; быстро, мимоходом, как будто делает что-то неприличное.

Я восхищаюсь тем, как ты это делаешь.

— Что?

— Ну, как ты здесь со всем этим справляешься, держишь удар…

– Иначе меня бы давно уже и на свете не было.

она прочитала, что здесь у каждого растения есть свой собственный дух, который называется «анчутка» — она достает записную книжку, держит её против ветра, листает, наконец, находит нужное место — и у каждого леса есть свой дух, «леший», он прячется в ягодных кустах и умеет плакать и смеяться, как человек

А «волосень» преследует женщин, которые затеются прясть на Рождество или в воскресенье, или вязать; он обгрызает им руки, а вот «запечник» просто сидит за теплой печкой и проказничает, а «дрема» навевает добрые сны.

Ну, и так далее. Это же здорово? Что еще существует это магическое мышление. Разве нет?