bookmate game

Полка полки

Misha
50Книг
0Подписчиков
В декабре издание "Полка" выбрало 100 главных русских книг XXI века: романы, повести, сборники рассказов, нон-фикшн (https://polka.academy/materials/748). Буду добавлять те из них, что прочитаю: описания копирую из исходной публикации.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Один из лучших поэтов и эссеистов России, Мария Степанова пишет книгу об истории своей семьи — и вместе с тем о мучающей нас жажде оживить семейное и историческое прошлое, о трагической невозможности восстановить это прошлое, о стратегиях работы с исторической памятью (и способах предъявить её средствами искусства). «Памяти памяти» — это рассуждение о том, почему в начале XXI века нам так важно стало узнать о прошлом; о том, как легко мы проваливаемся в это прошлое и пытаемся объяснить через него настоящее, о том, почему прошлое так крепко держит и не отпускает нас. Этот роман, или, по определению автора, «романс», объединяет в себе и актуальный сегодня автофикшн, и письма, в которых звучат голоса давно ушедших людей, и высокого полёта эссеистику, где мысль автора движется буквально «поверх барьеров», без скидок на российский интеллектуальный контекст. Работа памяти в этой книге — ещё и работа языка, который оказывается здесь в равной степени поэтически насыщенным — и этически заряженным. Его миссия — спасти от забвения людей, проживших жизнь вдали от яркого света Большой Истории, «затерявшихся в домашней тьме», не дать им кануть в забвении, сделать их хотя бы отчасти, хотя бы в этом тексте — бессмертными. Больше чем роман, больше чем эссе, больше чем исследование, «Памяти памяти» не только получило премию «Большая книга» — но оказалось поистине Большой книгой, во всех возможных смыслах, для русской литературы нового тысячелетия.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    «Лавр» — главный роман Евгения Водолазкина, доктора филологических наук и специалиста по древнерусской литературе. Мир средневековой Руси Водолазкину близок и знаком, так что неисторический сюжет вплетается туда с лёгкостью. Целитель и травник Арсений не может спасти свою невенчанную жену Устину, умирающую при родах. Стремясь искупить грех, он становится странствующим врачевателем, юродивым и паломником в Иерусалим, монахом и почти святым. Чем дальше, тем более архетипично прорисован герой. Таковы законы жанра жития — перед читателем не портрет, но икона, не героя, но святого, не история, но формула. Пространство, скорее условное, чем реальное, вторит той же идее: «не увлекайся горизонтальным движением паче меры, но увлекайся движением вертикальным», а речевые анахронизмы («кошмар», «дылда» и «тет-а-тет» в речи древнерусских старцев) знаменуют переход от средневекового фэнтези к постмодернистскому роману. «Времени больше не будет», — говорит Иоанн Богослов. В «Лавре» совершается попытка не только выйти за пределы конкретной эпохи, но и упразднить концепты времени и пространства, показать, что люди существуют в вечности, вне всяких границ. Всё свершилось и давным-давно существовало. Так житие древнерусского монаха становится романом общечеловеческого и эсхатологического масштаба.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Третий роман уральского поэта Алексея Сальникова — главный прозаический хит конца 2010-х. Сальников открывает потайное дно серой повседневной жизни: все герои, и в первую очередь некрепкая семья Петровых (он — автослесарь, она — библиотекарша, сын — школьник), не те, кем кажутся, у всех есть свои страшные тайны, которые, впрочем, могут оказаться плодом гриппозных галлюцинаций. Критик Николай Александров даже предположил, что никого, кроме галлюцинирующего Петрова, в романе вообще нет. Повествование сначала кажется тяжёлым и несвязным, но чем дальше, тем яснее, что ничего в этом романе не происходит просто так, все его мотивы и детали надёжно связаны друг с дружкой: от их умелого соединения в финале романа можно почувствовать лёгкое головокружение — собственно, как при гриппе. После нескольких восторженных рецензий к роману пришёл настоящий успех: о «Петровых» писали везде, по ним снял фильм Кирилл Серебренников; волна этого успеха затронула и другие книги Сальникова — прозаические и поэтические.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Первая и единственная художественная книга филолога-чеховеда Александра Чудакова — беллетризированные мемуары автора о детстве в Северном Казахстане, где его родители оказались, в виде исключения, по собственной воле: семья поповского и дворянского происхождения мудро решила не ждать репрессий и в традиционных местах ссылки выбрала для себя единственный плодородный пятачок, чтобы жить там натуральным хозяйством. Курортный город Чебачинск (настоящее название — Щучинск) в 40–50-е годы Чудаков описывает как Ноев ковчег политических ссыльных, десятилетиями поступавших туда волна за волной: «Такого количества интеллигенции на единицу площади Антону потом не приходилось видеть нигде». Мальчик с феноменальной памятью, с детства тянущийся к слову, растёт в своеобразном заповеднике интеллектуальной свободы и тяжкого, но благодарного труда, описанного как увлекательная робинзонада: семья возделывает огород, косит сено, варит мыло и мездрит кожи, не прерывая исторической рефлексии. «Роман-идиллия», по определению автора, в 2011 году, уже после смерти Чудакова, получил «Русский Букер десятилетия».
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Повесть с архетипическим для русской литературы сюжетом: доктор и кучер, интеллигент и человек из народа, едут на повозке сквозь снежную мглу, где не видно ни зги. Литературный ряд, в который встраивается «Метель», понятен уже по названию: это русский канон, Пушкин — Толстой — Чехов; но здесь Сорокин уже не взрывает классический нарратив изнутри, как делал это в ранних текстах, а мягко искажает его: в тёплой, как медвежья шуба, языковой среде среди привычных персонажей появляются карликовые и гигантские лошади, непонятные «витаминдеры» и галлюциногенные пирамидки; постепенно становится ясно, что эта метель заносит дороги в странно организованном будущем — так же, как заносила их в XIX веке. Встраивая свои видения в классическую литературную матрицу, Сорокин как бы говорит о сути России как таковой: прошлое это и есть будущее, всех ожидает одна метель. То, что доктор везёт в далёкую деревню вакцину, спасающую от коварного боливийского вируса, в год выхода книги могло выглядеть несколько вычурной фантазией — а сейчас, пожалуй, подтверждает статус Сорокина-прорицателя, который при всех стилизациях и языковых играх всё-таки знает что-то такое о том, что будет с Родиной и с нами.
  • недоступно
  • Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    С «Дня опричника» началось представление о Сорокине-криптореалисте, предсказывающем российскую действительность. Один день в конце 2020-х — эпизоды из жизни государева человека Комяги, который ездит на «мерине» с отрубленной собачьей головой, вершит расправу над опальными боярами, ужинает с государыней и, как все опричники, не забывает о собственной выгоде и «общаке». Сорокину удаётся объединить в одной картине утрированное государственничество, мистицизм, криминальную экономику, сделать прогноз о судьбе русской литературоцентричности — и России вообще; сцена опричной оргии в бане, при всём её гротеске, сразу стала классической. «День опричника», смешная и страшная антиутопия, открыла большой футурологический цикл Сорокина: его продолжили «Сахарный Кремль», «Метель», отдельные рассказы из «Моноклона» и «Белого квадрата», «Теллурия» и «Манарага», ну а скрепляющим элементом, как всегда, оказался язык; финальной книгой цикла можно считать «Русские народные пословицы и поговорки» — собрание выдуманных народных изречений, вроде бы вневременных, но отлично подходящих к сорокинскому видению русского XXI века.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Документальная хроника малоизвестного эпизода Гражданской войны — похода по Якутии колчаковского генерала Пепеляева, который пытается помочь местному антибольшевистскому восстанию и вступает в схватку с силами красных во главе с анархистом и поэтом Иваном Стродом. Углубляясь в подробности похода и детали биографии двух командиров, Юзефович превращает историю локальной боевой операции в эпическую картину войны вообще — не противостояния «правых» и «неправых», а сражения в равной степени достойных людей, которых привела на поле боя судьба, как в «Илиаде» или «Махабхарате». При пятидесятиградусном морозе, в адской схватке, где приходится строить укрепления из трупов боевых товарищей и врагов, важны уже не идеи, которые привели сюда противников, а доблесть и мужество, которыми они наделены в равной мере. Строд и Пепеляев, два непримиримых врага, две масштабные и во многом схожие фигуры, останутся жить в Советской России и будут расстреляны, почти одновременно, в конце 1930-х.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Роман Петросян — редкая русская книга в жанре фэнтези, вышедшая из этой традиционно маргинальной ниши и безусловно признанная критикой наравне с читателями. Русским Хогвартсом стал интернат для детей-инвалидов — Дом — со своей историей, тайнами, мифами и кодексом поведения — Игрой. Воспитанники Дома не только остроумны и блестяще образованны, они развивают в себе сверхспособности: от прекрасного, как эльф, инвалида-колясочника Лорда, стремительно перемещающегося на руках, до Слепого, умеющего переходить на Изнанку, в параллельный мир. Из осколков повествования, которое ведётся от лица разных героев и в разных временных пластах, постепенно конструируется мироздание Дома, в центре которого — катастрофа: выпуск, происходящий раз в семь лет, когда воспитанники должны выйти в обычный мир. Роман полон литературных отсылок и ассоциаций — «Повелитель мух» или «Питер Пэн», «Охота на Снарка» Кэрролла, «Книга вымышленных существ» Борхеса. Петросян воссоздаёт в чём-то универсальные законы существования закрытого детского сообщества, да и страх воспитанников интерната для инвалидов перед «Наружностью» имеет рациональное объяснение, но это неважно: мир Дома настолько увлекателен и проработан, что покидать его не хочется в первую очередь читателю.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Монументальный наркоэпос, затягивающий в свою чёрную воронку и читателя, и весь выстроенный в тексте мир. Вселенная «Чёртова колеса» — Грузия конца 1980-х: конструкция советского здания уже пошла трещинами, и под ней обнаружился более устойчивый каркас — мир теневых связей, грязных денег, коррумпированных чиновников и продажных ментов. Кровеносная система этого мира — наркотрафик, все герои либо барыжат, либо торчат, опиумный дурман искривляет пространство-время — и сплетает их в огромную криминально-логистическую цепочку. Маховик «Колеса» раскручивается, захватывая самые разные социальные этажи; при желании роман можно было бы назвать «энциклопедией жизни позднесоветской Грузии» — но главное в нём даже не размах, а страшный чёрный драйв, накрывающее всех и вся облако влечения-к-смерти. «Чёртово колесо» — ещё и роман о перестройке, которая понимается здесь не как «падение тоталитарной империи» или «величайшая геополитическая катастрофа», но как цивилизационный аналог героиновой ломки — страну разъедает некое тёмное вещество, её организм не выдерживает энергии распада.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Opus magnum Пелевина в XXI веке: история любви лисицы-оборотня А Хули (в человеческом обличье валютной проститутки) и волка-оборотня Саши Серого, в миру генерала ФСБ. «Книга оборотня» построена на приёмах, которые будут тиражироваться автором ежегодно в следующие полтора десятка лет: остроты по поводу текущей повестки, помноженные на метафизический трактат о пустотности бытия; сквозь всё это просвечивает «золотая удача» из «Чапаева и Пустоты» — «особый взлёт свободной мысли, дающей увидеть красоту жизни». В этих жанровых рамках Пелевин разыгрывает вечную русскую тему — о художнике и власти, любви и богатстве: лиса А Хули способна навевать волшебные чары, Саша Серый умеет выкачивать из земли нефть и превращать её в деньги, и друг без друга им не жить. Фирменное пелевинское остроумие работает здесь в полную силу — но в промежутках между каламбурами, на маршрутах велосипедных прогулок А Хули в Битцевском парке мерцает что-то очень трогательное и личное — а особый взлёт мысли в финале приобретает такой разбег, что заставляет героиню взмыть над тропинками парка и превратиться в радугу.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    В 1990-е в критике поселилось жаргонное определение «чернуха», но, кажется, самый беспросветно «чернушный» постсоветский роман появился в 2000-е: симпатизирующий деревенской прозе Сенчин показал крах её нарративов на примере одной отдельно взятой семьи. Глава семейства, милиционер-преступник Николай Ёлтышев («оборотень в погонах» — ещё один штамп уже 2000-х), после скандального увольнения вынужден перебраться с домочадцами в деревню. Николай — существо абсолютно, но не карикатурно аморальное, и именно его действия, подчас аукающиеся с самыми тёмными сюжетами мировой мифологии, мостят дорогу к окончательному распаду. В «Ёлтышевых» можно увидеть не только смерть спивающейся русской деревни, но и несостоятельность патриархальной традиции: на мужиков здесь нет никакой надежды, они либо губят близких, либо гибнут сами.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Двое влюблённых, разлучённых войной, пишут друг другу письма, рассказывая о своей по-разному тяжёлой жизни — и о любви. Казалось бы, это традиционный эпистолярный роман, в центре которого — очень простая история, но вот когда и где она происходит и происходит ли вообще — определить невозможно. Недаром роман назван «Письмовником» — то есть собранием образцов писем, которые кто угодно мог бы отправить кому угодно в заданных обстоятельствах; скажем, в письмах Володи Шишкин апеллирует к классическим образцам русской военной прозы. Постепенно становится ясно, что герои находятся в разных эпохах: Володя в начале XX века в Китае, а Саша, скорее всего, в 1960–70-х в СССР. Вполне возможно, что они не только никогда не встречались, но и не читали писем друг друга — тем более что после смерти Володи переписка продолжается. Никаких авторских комментариев и предуведомлений к ней не прилагается: «Письмовник» — большой пазл, разобраться в котором читателю предстоит самостоятельно.
  • недоступно
  • Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Один из самых масштабных романов Владимира Сорокина и своего рода выставка-ярмарка всех приёмов, которыми этот писатель блестяще владеет. Организация повествования знакома нам ещё по «Норме»: это собрание анекдотических эпизодов о людях (и других существах), которых не связывает ничто, кроме принадлежности к описываемому миру и теллуровых гвоздей — самого желанного наркотика в этом мире. В «Теллурии» для такой фрагментарности есть концептуальное оправдание: Сорокин описывает раздробленный мир будущего, в том числе развалившуюся на причудливые части Россию, — этот мир пережил войны и революции, технологические прорывы и новые крестовые походы; «Теллурия» — логическое продолжение той вселенной, которую Сорокин начал строить в «Дне опричника», только, в отличие от «Опричника», перед нами скорее утопия. Написано всё это восхитительно смешно; 2010-е ещё яснее, чем 2000-е, были временем сорокинского триумфа.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Проза Полины Барсковой фиксируется на страдании, по-разному его масштабируя: от личных трагедий автобиографической героини до главной катастрофы, центральной темы барсковского прозо-поэтико-филологического проекта — блокады Ленинграда. Собственно, «Живые картины» — не проза, а пьеса, где действуют умирающие, «доходящие» влюблённые в пустых и морозных залах Эрмитажа. Барскова переживает историческое (судьбы блокадников, узников концлагерей, прошедших через ад ленинградских писателей) как лично внятное: её тексты о Владимире Максимове, Виталии Бианки, Примо Леви, братьях Друскиных написаны с высочайшим градусом эмпатии, не избегающей грязного и постыдного. Можно сказать, что, закалённая этой эмпатией, ведомая её наитием в точном выборе слов, пишущая может простить и отпустить на свободу тех, кто нанёс ей обиды, кто покинул её, наконец, саму себя. От «Живых картин» тянется нить к следующей книге Барсковой, «Седьмая щёлочь»; кажется, что рассматривать их стоит в комплексе, как большую работу по созданию нового письма, оживающего на руинах словесности-о-катастрофе.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Зулейха живёт в глухой татарской деревне, терпит побои от мужа, и так бы продолжалось ещё тысячу лет — если бы не появился отряд НКВД, не посадил раскулаченных на баржу и не высадил бы их на безлюдном берегу Ангары, выживать кто как может. Дебютный роман Гузели Яхиной — семейная хроника наоборот и книга о мытарствах в ГУЛАГе с хорошим концом: история героини начинается в момент насильственного разрушения семьи, а в мёрзлой пустоши, куда её привозят на верную смерть, она сумеет найти любовь, воспитать сына и прожить достойную жизнь. Грандиозный читательский успех «Зулейхи» — свидетельство то ли запроса на примирение с трагическим прошлым («были репрессии, но было и хорошее»), то ли ностальгии по позднесоветскому реализму, к традициям которого отсылает этот роман.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Выросшая из постов в фейсбуке на волне #MeToo и #янебоюсьсказать дебютная книжка Натальи Мещаниновой — один из важнейших текстов в жанре автофикшн, написанных по-русски. Шесть отрывков схватывают типичную и страшную провинциальную жизнь, где отчиму-насильнику, «весёлому и жалкому опарышу», поверят скорее, чем ребёнку, где за заплатанной ватной дверью мать боится внука-подкидыша Олега, а тот с каждым выходом из тюрьмы возвращается в единственное место, которое может назвать домом. Иногда речь в рассказах срывается в крик, оглушающе громкий и грубый, и фольклорные заплачки сменяются матом. Так, предельно искренне, сценарист и режиссёр «Школы», «Комбината «Надежды» и «Сердца мира» Мещанинова обнажает драму своей юности, болезненную любовь к матери, её предательство и жгучее желание сбежать из детства — вонючей речки Анапки — во взрослую жизнь — манящее море за поворотом.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Один из ключевых политических сюжетов 2000-х — идеологическая контрреволюция, попытка заполнить этический вакуум эпохи первоначального накопления капитала фантазией о советском Большом Стиле, к которому снова можно приобщиться — скажем, через спорт или культуру. В литературе это означало как лобовое возрождение социалистических практик письма, так и присвоение, условно говоря, сорокинских формальных приёмов в собственных идеологических целях. Михаил Елизаров — яркий пример такого писателя-хакера, успешно работающего на чужом софте. Драматургическая ситуация его «Библиотекаря» звучит вполне по-сорокински: собрание сочинений советского писателя Дмитрия Громова обладает магическими свойствами, и люди готовы биться за обладание заветными томами. Но там, где автор «Нормы» наверняка нашёл бы материал для иронического вышучивания, повод обыграть клише про «самую читающую страну в мире», Елизаров яростно сентиментален. При всей постмодернистской пиротехнике «Библиотекарь» — это прежде всего утопия об утраченном рае, гимн лингвистической реальности, в которой проза не была «просто буквами на бумаге»; где ещё были возможны Священные Тексты.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Повесть о настоящем национал-большевике — молодом активисте организации «Союз созидающих», которая борется с «антинародной» властью за свою правду и свою Родину. Прилепин пишет книгу «прямого действия» — историю бунтаря и романтика, который мечтает о революции, рискует оказаться в пыточных застенках, а в финале книги берётся за оружие. Критики называют Прилепина «новым Горьким», в публичную полемику с автором вступает Пётр Авен, столичная публика, видевшая в нацболах экстремистов и маргиналов, обнаруживает, что и у них была своя правда. В середине 2000-х «Санькя» выглядит лимонкой в российский истеблишмент — который, заметив Прилепина, с годами предпочтёт видеть его в числе союзников, а не врагов.
  • недоступно
  • Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Бывший литературный критик «Афиши» изучил 50 томов полного собрания сочинений Ленина, проехал по всем возможным ленинским местам, реконструировал по воспоминаниям очевидцев все конфликты, схватки, стычки и политические боестолкновения, в которых был замешан В. И., — и написал биографию Ленина, какой ещё не было. Когда изучением ленинской жизни годами занимались десятки научных институтов, о такой книге приходилось только мечтать. Ленин, по Данилкину, прежде всего гениальный полемист и политический тактик; его главный талант — умение находить слабые места в аргументации оппонентов, а в какой-то момент и в системе российской власти — и бить по ним без промаха. Автор сознательно выводит за скобки вопрос о моральной оценке и исторических последствиях этого дара: на страницах остаётся живой наэлектризованный портрет человека, наделённого диким азартом и молниеносной реакцией. Кажется, автор не столько ставит Ленину в заслугу создание страны, в которой мы живём, сколько сожалеет, что в созданной Лениным стране эти качества встречаются так редко.
    Mishaдобавил книгу на полкуПолка полки3 года назад
    Сборник рассказов — о бурной юности в Петербурге 1990-х, о мистических происшествиях в пригородном баре «Мотор», о хтонических силах, вторгающихся в жизнь людей (и наоборот); постепенно эти истории, при всём несходстве, собираются в сильный и цельный роман. Книга, которая в иных руках могла бы превратиться в историю о неизжитых подростковых травмах или в подобие русского дачного «Твин Пикса», у Горбуновой становится сагой о встрече и примирении с собой, которые невозможны без столкновения с тёмной стороной жизни. Подростковые романы, семейные скандалы и рискованные приключения становятся здесь ступенями к познанию мира и обретению Силы. Как и её литературное альтер эго, Алла Горбунова, петербургский поэт и автор сборника прозаических миниатюр «Вещи и ущи», находит в этой книге свой неповторимый голос — и завершает её поразительной главой «Память о рае», о возвращении в собственное детство, к чистому восприятию мира, состоящему из бесконечной любви.
fb2epub
Перетащите файлы сюда, не более 5 за один раз