Этапные книги 1990-х. Список Курицына

1992-й, «Новый мир». Первая из череды книжек Улицкой, звучно срезонировавших с самосознанием московской интеллигенции. Переходящие ингредиенты: эвакуация, репрессии, много евреев в тусовке, мастерские, особый статус художника, откровенность в интимных сюжетах. В либералоедской среде сложилось мнение, что поздняя Улицкая полна клановой спеси (каковая спесь — важная причина текущего бунта черни); я позднюю не читал, а вот «Сонечку» перечел сейчас и свидетельствую, что спесь здесь не просматривается, а высокая трагедия — налицо.

«Чернуха» про ВОВ. Первый том написан в начале девяностых, второй ближе к середине, третий автор заканчивать не стал. Первый — запасной полк в Сибири, второй — боевые действия, но на авансцене всегда смрад контекста, ад человеческих отношений, принципиальный антигероизм. Отзыв разочарованного поклонника: «Описывая грязь и ужас войны, писатель не видит смысла в огромных человеческих жертвах, принесенных нашим народом на алтарь победы». Как объяснить электорату, что маршал Жуков — вурдалак, если парапатриоты за эту нехитрую мысль вызверились даже и на Астафьева? Действие романа происходит в зонах затопления: сибирскую тыловую локацию затопили Обским морем, днепровскую военную — другой какой-то полезной для энергетики водой.

В «Норме» (вышла в 1994-м) несколько частей, но та, что дала книжке имя, связана с апокрифической советской практикой: всякий гражданин ежедневно должен употребить в пищу брикет экскрементов. Постструктуралистский анализ жизнерадостно обнаруживал в этой метафоре пустотный канон, белый шум концептуализма. Будучи в 90-е активным литературным критиком, я всякий сорокинский текст приветствовал возгласами «ах, машина литературности, мясо письма, пища для чтения как физиологического акта, а содержание условно». Но время чпокнуло по кругу, и содержание оказалось безусловным.

Переломный текст: начинал Пелевин с притч, бродил в садах модернизма, но с «Чапаева» (1996) задрейфовал на территорию фельетона. С тех пор ежесезонная перелицовка газетных заметок в авторскую прозу пользуется неизменным вниманием и у широкой публики, и у культурной прессы. Перелицованная масса всякий раз довольно гомогенна, многие устали читать, но за счет естественного обновления информационной базы, а также, вероятно, неиссякающего остроумия Пелевин продолжает бодро скакать в облаках на белом буддистском коне.

Сборник очерков типа «Венеция — Карпаччо. Виченца — Палладио», «Барселона — Гауди. Сантьяго-де-Компостела — Бунюэль». Дублин — Джойс, все такое. Публиковались с середины десятилетия в «Иностранке». Необыкновенно вкусно поданные историко-музейные путешествия. Апофеоз «культурного туризма». Счастье перекатывать в кармане монетки пяти стран, гульдены от пфеннигов отсеивать. Заплыв в завершившейся истории. Она снова включилась, факаная история, интонации благостного гедонизма ныне кажутся ложными, а порой мерещится страшное, будто преувеличенным гедонизмом этим мы гидру и выманили.

В 98-м вышло подряд четыре романа с приключениями Эраста Фандорина, Акунин быстро стал мегазвездой (при премьере Касьянове, например, выступал с трибуны Госдумы в статусе мудреца) и до сих пор остается самым значительным среди коммерческих отечественных авторов. Высокая техника (ловкое письмо и голливудские фабулы), невиданный герой (гордый русский супермен на госслужбе) и разумной (если говорить именно о фандоринском цикле) толщины историософское сало, полное подчас парадоксальных и острых прожилок.
В начале пути Акунин сам концептуализировал свой метод, называл себя «Лакуниным»: закрываю-де зияние, нам не хватает качественной НЕвеликой литературы, виртуозного чтива. Накалившаяся общественная атмосфера пробудила в Акунине инстинкты вэпэзээра, желание попасти народы, художественный уровень покренился, естественно; ну да ладно, Фандорин — форевер.

В восьмидесятые Толстая высыпала гроздь рассказов впечатляющей пробы, дальше продолжала работать в малых формах, прозаических и публицистических, по-прежнему веселя остротой пера, лихой эмоцией и четкостью метафор, а вот долгожданный роман (1986—2000) вышел колчеватый, несмазанный, дидактичный, пупыристый, похожий на собственно кысь. Едва не символ эпохи: великолепный талант налицо, воздух свободы налицо, «все условия для работы», а машина забуксовала, что-то важное недокрутилось.