Руки женщин моей семьи были не для письма

Ни одна жизнь не достойна того, чтобы стать основой для романа.

Мать моего отца не носила украшений — когда она шла собирать базилик и травы, на шею она обычно накидывала платок. Под азербайджанским солнцем шея быстро покрывалась маленькими капельками пота. По вечерам они сменялись россыпью усталости и сожалений: всякий раз в конце трудового дня ей казалось, что можно было сделать больше. И она засыпала с легким вздохом разочарования. Ночь быстро накрывала склоны зангелановских гор, размывала пики горных вершин, растушевывала контуры деревьев: мир становился размытым, как береговая линия после цунами. Убедившись, что свидетелей нет, мать моего отца шепотом произносила ночную молитву, слова ударялись друг о друга, как бусины четок, и, свернувшись в клубок, скатывались вниз по гортани. Лишь однажды она пропустила молитву, в ночь своей смерти: приоткрыв рот, чтобы начать говорить, она поняла, что слова безвольно повисли на связках и вернулись Творцу.

На спине моей матери, на спине матери моей матери, на спине матери моего отца — на любой женской спине можно было увидеть веревку, связывающую мать с дочерью, а дочь с сестрой, одна говорила слово, а вторая отвечала за него, может, поэтому в какой-то момент все они перестали говорить, перестали открывать рты, перестали писать и произносить слова.

С

предметы, как и растения, никогда ее не разочаровывали, в отличие от людей.

Именно на свадьбе она и познакомилась с отцом тридцать лет назад, точнее это он с ней познакомился, точнее — выбрал ее среди прочих.

вместо запретительных «нельзя» появилось множество «наконец можно».

следовало быть безукоризненно праведными, ведь их дела интересовали всех: неправильно сказанное слово, чересчур короткое платье, фотография с бокалом вина в соцсетях — и можно было попрощаться со свадебным платьем навсегда, а потому все мои сестры никогда ничего не публиковали, если они и заводили страничку в соцсетях, то максимально обезличенную, где вместо портрета красовались цветы или далекие пейзажи, а «стена» напоминала сборник рецептов и бьюти-советов. Никто из них никогда ничего не писал и не рассказывал — ведь это означало скомпрометировать себя, оказаться сервированной к пиру джиннов.

следовало быть безукоризненно праведными, ведь их дела интересовали всех: неправильно сказанное слово, чересчур короткое платье, фотография с бокалом вина в соцсетях — и можно было попрощаться со свадебным платьем навсегда, а потому все мои сестры никогда ничего не публиковали, если они и заводили страничку в соцсетях, то максимально обезличенную, где вместо портрета красовались цветы или далекие пейзажи, а «стена» напоминала сборник рецептов и бьюти-советов. Никто из них никогда ничего не писал и не рассказывал — ведь это означало скомпрометировать себя, оказаться сервированной к пиру джиннов.

Я всегда знала, что мой отец способен забрать мою жизнь, если она его не устроит, потому что самые страшные глаза, конечно, принадлежат моему от

мы не просто любимые дети своего родителя, но и его капитал, его репутация, его честь, его лицо.