Под печерскими каштанами, и не только

«Страна мышей. Все одинаковые, и серые как мыши. Даже выражения лиц у людей, одни и те же. Серые вокзалы, города, села, автомобили, люди, все однообразное, как котлеты в диетической столовой. Одеты почти все в одни и те же шмотки, как будто отоварились все в одном магазине потребкооперации. Мы с тобой натянули какие-то вонючие джинсы, которые на Западе стоят двадцать паршивых гринов, и уже выделяемся из толпы. И вообще, совдеп весь какой-то скучный, и однообразный, это наверное от того, что со слюнявого детства нас приучают ходить в ногу строем. Все в стране пытаются расчесать под одну гребенку. Возьми архитектуру, живопись или кинематограф, все одинаковое до оскомины. Если кто-то выделяется из этой серой массы, то ему тут же клеят ярлык выскочки или диссидента! А где же присущая каждому человеку индивидуальность? Нет, совок до добра не доведет, это путь в тупик! Ненавижу все общественное: особенно мнение, питание и туалеты! Вот возьмем к примеру французов, эти вообще не любят простых и примитивных вещей. Национальная кухня- это образец изысканности и утонченности, это как же надо себя любить, чтоб создать такие шедевры кулинарии и парфюмерии!»

твоя беда в том, что ты хочешь в жизни все, и сразу, а получаешь ничего, и постепенно

Как ему казалось, все дороги должны вести в самый большой, и красивый город на земле, его родной Киев.

Что же его так достало? Ведь завтра он уже собрался идти на защиту баррикад с оружием.

А ответ был прост. Ему просто не хотелось в зону, в которую целенаправленно последние годы превращали его страну. Ну не хотелось ему, чтобы его превращали в быдло, прожить жизнь под дешевый шансон, и смотреть, как уничтожают его любимый Город.

А эти его уничтожали варварски, и город мучительно умирал, почти не сопротивляясь. За свою пятнадцати вековую историю, ни одни захватчики не натворили здесь такого, как за последние годы эти уроды. Причем все это творилось как бы без злобы, лениво-равнодушно, ничего не боясь, и не обращая ни малейшего внимания на его историю, ауру и людей, в нем живущих. Они пришли сюда вместе со своим паханом, с самодовольной рожей, в страусиных туфлях, с многочисленной ордой всевозможной челяди, зарабатывать деньги, и им на всех, и все было глубоко положить с прибором. Даже коммуняки за семь десятилетий не смогли его изуродовать так, как эти. Их баба с мечом уже смотрелась даже ничего, и не вызывала уже такого раздражения, на фоне выросших рядом на холмах, и претендующих на изысканный вкус, чемоданов. Как кроты, они вгрызлись в святые днепровские кручи, и теперь эти холмы, с натыканными на них уродливыми коробками каких-то астероидов, напоминали ему кладбище.

«Они сожалеют, что у них не было смелости жить своей жизнью, а не той, которой ожидали окружающие. Сожалеют, что слишком много работали, что не хватало смелости выразить свои чувства, и не позволили сами себе быть счастливыми. Вот так