Иерусалим

А на деле, если не ошибаюсь, ты вовсе не желаешь умирать. Ты только не хочешь жить, потому что жизнь тяжела и в ней не видно толку. А это разные вещи, голубка. И хорошенько думай, что говоришь. Одно исправить можно, а другое — нет.

Она никогда его не оставит, несмотря на все пагубные капризы, яростные припадки, неисповедимые выходки и других женщин, которые, как он знал, ждут его в будущем.

Брунтеально заРочестерируют в писке-attrice’скую заключебницу и пустьяд дремовать по Шарлокому саврасову молю.

Кромешно, не жду Лючирью и Паппой ницче воне было… всейф покровосгрешение – чиуство люборамурного сджойства… ломать с топоры поносилась клей с подрезением.

пруссто таможний егёрр мастариец – пасть иго ворил по-кампфанейски и по-свайстки – отречался Максимально Мерзкими разсовыми и фашинебельными бредубейжидениями.

Жизнь – в бесконечной петле, и ее сознание целую вечность заново посещает одни и те же случаи и каждый раз сталкивается с ними как впервые. Человеческое существование – грандиозное повторение.

Альма помнит упырей-синяков, закреплявших спавшиеся вены булавками – предпанковый жест – или горько жаловавшихся, что они «вынуждены» колоться в глаз или член.

Она сияет и машет. Иногда все это как сон, и слишком хороший – реальность подозрительно благосклонна к Альме Уоррен. Бывают времена, когда она подозревает, что все это смехотворно тщеславная и компенсационная фантазия, которая снится ей в какой-то другой, не такой светлой жизни. Возможно, на самом деле она сидит под таблетками в луже собственной мочи в какой-нибудь лечебнице или впала в кому в 1970-х

не метала в него глазами молнии – сразу авиабомбы, причем со взглядом такой мощности, как будто хотела взорвать луну.

Альме обидно за этих пропавших людей, недостойных упоминания и непривлекательных для черно-белых ретроспектив; за эти анонимные комки пыли, что навсегда затерялись под большим громоздким гардеробом двадцатого века. Хочется заполнить ими людные сцены на картинах, хочется думать, что их в своем времени и месте обитания обволокло обширное звездное желе времени, что они застыли навсегда с нетронутыми обидами и слабостями, – ноты на станах сногсшибательной мелодии.