В поисках синего

Гордись своей болью, – всегда говорила ей мать, – ты сильнее, чем те, у кого ничего не болит

Кира была потрясена. За свою жизнь в селении она ни разу не встречала человека, который был бы способен на такое, кто бы захотел облегчить страдания другого, поддержать или утешить тяжело раненого.

Нити пели. Песня состояла не из слов и нот, это была пульсация, дрожь, отдававшаяся в руках так, словно бы нити жили своей жизнью. Впервые ее пальцы не направляли нити, а сами следовали за ними. Она закрыла глаза и просто чувствовала, как иголка протыкает ткань, еле успевая за торопящимися, вибрирующими нитями.
Мать что-то пробормотала, и Кира наклонилась и смочила ей пересохшие губы. И только тогда она взглянула на маленький кусочек ткани у себя на коленях. Он лучился. В сумраке хижины – уже начиналась ночь – золотые и красные нити пульсировали так, словно само утреннее солнце скользило по ним своими косыми лучами. Сияющие нити пересекались в сложном орнаменте, который Кира никогда до этого не видела, который она не могла создать, о котором она не могла ничего знать или слышать.
Когда глаза матери открылись в последний раз, Кира протянула яркий кусочек ткани так, чтобы умирающая женщина его увидела. К тому моменту Катрина уже не могла говорить. Но она улыбнулась.

Она всегда мечтала уметь читать. Но женщинам это не разрешалось.

Так было принято, таков был обычай, и это было милосердно – отдать обратно земле безымянного и ущербного младенца до того, как в нем поселится душа и он станет человеком.

А все-таки она злая. Говорят, из-за этой раны. Боль сделала ее жестокой.
«А меня боль сделала гордой», – подумала Кира, но не сказала этого.