Лев Яшин. Блеск сквозь слезы

Аркадий Иванович, отметив про себя способности Яшина в русском хоккее, предложил ему и на малом льду поиграть нападающим. Но Лев не пожелал, так как теперь не мыслил себя вне ворот, пусть и таких миниатюрных. Втайне надеялся, что игра хоккейным вратарем поможет отшлифовать навыки футбольного – уже тогда, выходит, твердо связал свое будущее с футболом. Длинный, в тяжелых доспехах, никак не мог справиться с крохой-шайбой. По футбольной привычке все пытался поймать ее. Ловушка тогда во вратарских рукавицах отсутствовала, и новичок, откидывая клюшку в сторону, норовил ухватить шайбу как мяч, двумя руками, и разбивал их в кровь. Да еще эта резиновая «пуля» не повиновалась, отлетала иногда рикошетом в ворота. Аркадий Иванович подбадривал, учил отбивать, а не ловить, выставлять клюшку перед собой.

Однажды зимой, рассказывал через много лет Иван Петрович, Левка прибежал домой весь зареванный в одном валенке. Оказывается, второй при таком катании соскочил на ходу, сын через какое-то время спрыгнул, помчался назад по путям, но пропажу так и не нашел. Вот тогда отец совершил поступок, на который долго не мог решиться. Нет, не надрал уши, не отшлепал его, на это не был способен, а… второй раз женился. Ко всему прочему понял, что сыну нужен женский догляд.
В дом вошла новая хозяйка – Александра Петровна, ставшая ему второй матерью. Они понравились друг другу. Родился младший братишка – Борис. Но «лафовой» жизни скоро пришел конец. Конец детства, которое так крепко врубилось в его память:
«Мне посчастливилось участвовать в четырех чемпионатах мира, выступать в команде, выигравшей Кубок Европы, играть в знаменитом «матче века», на мой прощальный матч собрались крупные звезды мирового футбола. Но вот странная вещь: многие детали этих событий стерлись, а детство, рядовое детство рядового мальчишки, стоит у меня перед глазами. Думаю я, произошло это потому, что слишком коротким было оно, детство ребят, родившихся в конце 20-х годов. Мальчишки и девчонки моего поколения учились на токарей, нянчили маленьких бра

«Завязывай, ты уже и реакцию потерял». Стали Яшина проверять на стенде, а реакция-то прежняя, намного превосходящая сноровку некурящих вратарей. Безостановочное курение на протяжении десятилетий в чудовищной связке с физическими и нервными перегрузками привело в итоге к сужению артерий нижних конечностей, спровоцировало другие нараставшие болезни. «Зло наказано», – горько усмехался Яшин, когда остался без ноги: на излете жизни был склонен к черному юмору.

В своих автобиографических записках Лев Иванович, вспоминая, почему в 1948 году ушел с завода, из дома и переселился к приятелю, как вытекает из приведенного выше фрагмента, не возлагал вину на футбол. А вот что пишет в заметках о муже, как помнит с его слов, Валентина Тимофеевна: «Футбол поглотил не только все его свободное время, но и целиком все мысли. Даже стоя за станком, он заново проигрывал эпизоды последнего матча. Надо ли было оставаться на линии ворот? Или лучше выйти навстречу нападающему?… А ситуации в разных играх повторяются – как не ошибиться в следующий раз? Впору было бросить станок и бежать на стадион, отрабатывать приемы. Он и бросил. Целыми днями пропадал на поле. Кроме футбола, ему уже ничего не было нужно».

не совсем прав, пытаясь объяснить выходы вперед скукой, которую Яшин испытывал, когда безучастно стоял на линии: «Яшин жил в воротах, как актер на сцене. Но разве можно жить, стоя на одном месте?» Сказал красиво, как играл, но если бы регулярно наблюдал его в дубле (а состоял тогда в команде ВВС), объяснение нашлось бы попроще. Насколько я могу судить, Яшина потянула вперед, как бы это ни противоречило тренерским наставлениям, незрелость собственных защитников. Слишком уж часто вратарь оказывался брошенным на произвол судьбы, вынужден был сражаться с превосходящими силами противника. И додумался до крамольного желания эти бесконечные набеги самолично пресекать на корню, а не пассивно дожидаться нанесения удара.

В ту далекую пору футбольный сезон был короткий, и почти все футболисты значились совместителями – зимой выходили с клюшкой на лед. Яшин не был исключением, играл, как вы уже знаете, в русский хоккей. Но наступила эра канадского, которому и посвятил себя Аркадий Чернышев, став автором первой заброшенной шайбы в официальных соревнованиях и тренером первого чемпиона страны – «Динамо». Глубокой осенью 1950-го, года смазанного яшинского дебюта в большом футболе, встретившийся на динамовском стадионе грустному неудачнику «крестный» спросил, почти в точности как тогда на Ново-Рязанской:
– Может, в шайбу попробуешь?
– Да что вы – я эту шайбу в глаза не видел.
– Это не беда. Не боги горшки обжигают.

Отец, Иван Петрович, рабочий-шлифовальщик авиазавода, с утра до позднего вечера пропадал на предприятии. Предоставленный сам себе, сын начал было отбиваться от рук. Целыми днями торчал во дворе, шкодничал вместе с другими сорванцами. Это был обыкновенный двор на Миллионной улице в Богородском близ Сокольников.
Дом, где рос будущий вратарь, принадлежал заводу «Красный богатырь». На заводе этом работали мать, дядья, тетки, жившие одной большой семьей со всем своим потомством в трехкомнатной квартире первого этажа. Всего шаг из окна вел во двор, который был населен, даже перенаселен живым, шпанистым ребячьим народом. Развлекались как могли. Играли в казаки-разбойники. Гоняли в футбол тряпичным

так и не мог забыть, как военной зимой 1943 года лютый холод вынуждал рабочих раскладывать между станками костры. К вечеру Лева сваливался от усталости и засыпал прямо под верстаком в коробке из-под инструментов. Боясь, что мальчишка заснет во время работы и попадет в станок, обучавший его пожилой рабочий совал ему самокрутку со злющей махрой. Он и закурил на всю жизнь. Человек сильной воли, тем не менее бросить не смог, смолил украдкой, а потом уж почти не таясь, даже на сборах и после матчей.

Лев Филатов нашел ему по обыкновению самое точное определение – «комок совести»

Никто как он так не волновался, наподобие самых больших актеров, перед любым выходом на поле, эту сценическую площадку футбола (умудрялся иногда даже найти укромный уголок в подтрибунных лабиринтах, чтобы снять предматчевое напряжение двумя-тремя затяжками припрятанного курева). Никто как он не вкладывал в игру столько души и беззаветности (был в 1959 году редакцией «Московского комсомольца» даже награжден специальным призом как самый самоотверженный футболист). Никто как он не терзался и избыточными послематчевыми переживаниями, особенно если сам напортачил или ему почудилось.
«Он очень близко к сердцу принимал свои ошибки, но не любил говорить об этом, – вспоминал Михаил Якушин. – Бывало, курит одну за другой после игры. И молчит…» Другое дело, что это самоедство уже в следующем матче переламывалось его же профессионализмом, возвращая партнерам и болельщикам прежнего Яшина, свежего и готового к новой борьбе.
Как мне кажется, во сто крат важнее смакуемой «фольклорности», что «официоз» никогда не предавал ни свое дело, ни свою команду. Ладно, уберем высокие слова. Если не считать ошибок на поле, иногда серьезных (а игроков, избежавших их, вообще не существует), он не подводил тех, кто возлагал на него особые надежды – ни товарищей по команде, ни тренеров, ни болельщиков. Не сражал их наповал разобранностью, исчезновением со сборов, тем более дебошами или скандалами с последующим отчислением. Не подводил никогда, как его ни обзывай.