Всесожжение

сильным раздражением зрительного нерва. Это в редких случаях могло привести к эпилептическим припадкам или долговременной потери сознания.

Миллионы лет эволюции, внезапных мутаций плазмата, ошибок и слепых попаданий, чтобы создать сраного человека, – кричит в моём сознании Туретт, – и всё, блядь, ради того, чтобы этот человек мог высрать из себя это постчеловеческое дерьмо, в котором сам же тонет».

Мир может не распознать конца света, как бы странно это ни прозвучало. Используя метафору, скажу, что свет уйдёт вместе с теми, у кого есть глаза. А для других его присутствие и так никогда не имело значения.

Вы ставите передо мной невыполнимое задание. Я не смогу резюмировать накопленные годами знания так, чтобы не исказить их. Просто представьте, как выглядел бы Гражданский Кодекс в десяти предложениях. И даже если мы возьмём отдельное утверждение, не забывайте, что слова, вырванные из контекста, становятся плоскими.

Перед годом Зеро всё постоянно менялось, зажигалось и гасло, рождались новые тренды, молодые люди интересовались не теми вещами, что старшие. А потом жизнь замерла на месте. И сложно сказать, ответственна ли за это потеря плазмата, влияющего на способности творения, или мы просто выгорели как вид. Мы и дальше создавали новые технологии, копались в собственных мозгах, упрямо прогоняли Индивидуальность, но наша культура стала культурой сэмплирования – бесконечно перерабатываемых кусков того, что уже было. Микшированные каверы, которые снова слушают следующие поколения.

Из исследований, проведённых над боевыми телами, становится понятно, что, кратко говоря, простое перенесение личности приводит к тяжёлым функциональным нарушениям и ее распаду. Потому модифицирована первичная концепция и выведен вспомогательный мозг, с которым соединяется мозг оператора. Размещённый в дирексе человек мыслит в третьем лице о своём теле и предпринятых действиях, одновременно не теряя с ними связи. И хотя такое состояние трудно себе вообразить, именно по этой причине – то есть для увеличения дистанции – подбирается мозг другого пола.

Сначала было слово, но совсем не слово «я», как можно подумать. Все пошло, вероятно, по самым толстым и старым ветвям, а различие «я» и «не-я» более позднее, чем различие основополагающих состояний «хорошо – плохо», «тепло – холодно» и «голоден – сыт». Первые драмы и триумфы, примитивные праслова, которые мы вообще не учим, но строим на них фундамент своего сознания. Неупорядоченные мысли, как тени на скале.

Сила мысли одновременно восхитительна и губительна, как психический тайфун. Чувствовать значит жить. Я ещё никогда не встречал человека, который был бы полностью бодрствующим. Как бы я мог посмотреть ему в глаза? Мы должны заново учиться пробуждаться и сознательно бдеть – не с помощью механических средств, а в ожидании рассвета, который не забывает о нас даже тогда, когда мы лежим в самом глубоком сне.

Даже если некоторые из нас родились на конвейерной ленте, мы до конца должны быть отважными. Это наша единственная обязанность.

– Не хочу знать, – я говорю нечётко, сквозь сон.
Но она только улыбается, прекрасно зная, что я не буду сопротивляться самому сильному, самому пронзительному голоду, который неразделимо властвует над целым миром – информационному. Через миг я загляну в буфер; у меня уже трясутся руки, а холодный пот стекает по спине. Я зависим, как и все на Земле: биологические виды и компьютеры VI поколения, юзеры Вересковых пустошей и сумасшедшие в лапах Вавилона, бедные уборщики и гордые колыбельщики. Я не хочу знать, но читаю собственный смертный приговор. Какие у меня шансы, Вероника? Я чувствую ужасную сухость во рту.
Всего один процент.
Полпроцента.
Ноль.