Воспоминания благовоспитанной девицы

Я бунтовала, когда меня без видимых причин к чему-нибудь принуждали. Я отвергала истину, если она не была абсолютной

Мир, который мне преподносили, гармонично строился вокруг неизменных координат и неколебимых истин. Нейтральные понятия из него исключались: не было середины между предателем и героем, между вероотступником и мучеником. Если плод был несъедобен, значит — ядовит. Меня убеждали, что я «люблю» всех членов большой семьи, включая самых далеких и убогих троюродных бабушек

чернота зла тускнела; меня окружала непромытая гризайль. И все же каждый раз, когда я пыталась различить в этом сером мареве оттенки, мне приходилось прибегать к словам, — и тут я снова оказывалась в плену жестко разграниченных понятий. Все, что я видела и чувствовала, должно было, хочешь не хочешь, укладываться в эти рамки; мифы и штампы оказывались сильнее правды. Я была не способна установить истину и потому умышленно не придавала ей значения

А какой она меня видит?» Я испытала острое чувство превосходства: я-то знала, какая я внутри, а она — нет. Она была введена в заблуждение моим неразвитым телом и даже не подозревала, что внутри я такая же, как все взрослые.

Но что действительно меня интриговало, так это старания моих родителей скрыть от меня предмет их разговоров: как только я подходила к ним, они понижали голос или замолкали. Значит, были на свете вещи, которые я могла понять, но знать которые не имела права. Что это за вещи? Почему

Взрослые могли превратить меня в вещь, в зверушку. «Какие красивые икры у этой малышки!» — заметила одна дама и наклонилась меня пощупать. Если бы только я умела сказать: «Какая дура эта дама — принимает меня за собачку!» — я была бы спасена. Но в три года я чувствовала себя безоружной перед умильным голосом и плотоядной улыбкой и в ответ лишь бросалась оземь с дикими воплями

Своей снисходительностью взрослые перечеркивали мою индивидуальность, оскорбляли меня. Я была ранима, как калека.

Брюнетки с голубыми глазами не так часто встречаются, сказал мне кто-то, — и я поняла, что ценится то, что редко.

считала себя исключительной, потому что не представляла своей жизни без того, чтобы писать; он жил только для того, чтобы писать.

Ежедневно на стенах его комнаты появлялись какие-нибудь необычные рисунки: метафизические животные, новые подвиги Эжена. Низан специализировался на портретах Лейбница, которого любил изображать в облике кюре или в тирольской шляпе и с отпечатком ступни Спинозы на заду.