Империя

Энгельхардт понятия не имел, как с ними обращаться (это ведь не жизнерадостные темнокожие островитяне, на которых производит впечатление эфемерная мана); и вообще — захотят ли они признать его авторитет или сразу разглядят в нем того, кем он и сам себя считает в самых потаенных, одному ему доступных закоулках души: малодушного фанфарона. Как

Невольно в голову ему пришла мысль, что, может, он и есть свой собственный художественный артефакт; что выставляемые в музеях картины и скульптуры или знаменитые оперные постановки являются продуктами совершенно устаревших представлений об искусстве, тогда как его, Энгельхардта, существование на Кабаконе впервые устранило пропасть, прежде отделявшую искусство от жизни…

ногтей он обычно съедал, ведь других белков животного происхождения в его рационе не было

для муравья находится всецело за пределами понимания; даже за сто тысяч лет муравей не понял бы тот механизм, который станет причиной неминуемой для него смерти от холода: ведь у муравья отсутствует ганглионарное снаряжение, а значит, он не поймет, зачем вообще нашей культуре понадобилось создавать шкаф, в котором, добавляя туда блоки льда, можно сохранять продукты в холодном виде… Точно так же обстоит дело и с человеком, который хочет понять, в чем заключается смысл его пребывания на этой планете: сенсорного аппарата, которым обладает человек

Не думаю, что Энгельхардт когда-либо любил хоть одного человека…

Стало быть, на борту «Принца Вальдемара» находится молодой Август Энгельхардт из Нюрнберга — бородач, вегетарианец, нудист. Не так давно в Германии он опубликовал книгу с сентиментальным названием «Беззаботное будущее», а теперь направляется в Новую Померанию, чтобы купить землю для кокосовой плантации — сколько земли и где, он пока сам не знает. Он хочет стать плантатором — но не ради наживы, а движимый глубоко укоренившейся верой, что сумеет силою своей великой идеи навсегда преобразить мир, который представляется ему враждебным, жестоким и глупым

если у кого-то возникнут ассоциации с другим, более поздним немецким романтиком и вегетарианцем, который, может, лучше прожил бы свою жизнь, если бы не расстался с мольбертом, то и такая реакция заранее принималась в расчет, и, в сущности (лучше сказать: in писе), она вполне правомерна.