Там, на периметре

Что такое борьба со стигматизацией? Как по мне, так это не про то, что все бездомные молодцы, а про то, что они, в общем, разные, это не один какой-то универсальный бомжара. Представители всех в той или иной степени изолированных и стигматизируемых групп – это некое единое существо с обобщенными характеристиками: типичный зэк, типичная проститутка, типичный гей, типичная домохозяйка. Это и есть стигма. Она не снимается от того, что кто-нибудь возьмёт да и перегнёт её с минуса на плюс.

Что такое борьба со стигматизацией? Как по мне, так это не про то, что все бездомные молодцы, а про то, что они, в общем, разные, это не один какой-то универсальный бомжара. Представители всех в той или иной степени изолированных и стигматизируемых групп – это некое единое существо с обобщенными характеристиками: типичный зэк, типичная проститутка, типичный гей, типичная домохозяйка. Это и есть стигма.

Я много думаю о том, что Женя красивый и сильный человек. Я думаю о том, что он сломан и изуродован, потому что система, которая занималась Женей много лет, отобрала у него имя, лицо, права и будущее. Я думаю, наконец, что я часть системы и это всегда лучше, чем быть её жертвой.

Правда в том, что нам плевать на Женю, что он очень нестабилен и неудобен и мы ждём, когда его не станет. Мы добрые люди: это правда тоже, и за то, что Женя нам не нужен, нам его бывает очень жаль.

У него осталось 268 клеток CD4 из полутора тысяч. Женя не понимает, как работают ВИЧ и иммунитет, но ему грустно от того, что его клетки погибли.

Когда-то, когда мы сильно ссорились, я думала, что он попортил мне все нервы и я бы много отдала за то, чтобы никогда с ним не знаться. Теперь мне стало как-то очень ясно, что это ему было бы гораздо лучше не знать меня. Может быть, он бы правда уже умер. Это была бы хорошая смерть. Хорошая смерть – это не то, что теперь с нами происходит. Я подумала, что устала его поддерживать. Что на самом деле я знаю ответ на вопрос, есть ли у Жеки шансы: просто это как заплыть далеко от берега и обнаружить, что уже не достаёшь ногами дна.

Я обещаю что-нибудь придумать. Я не знаю, почему всё время обещаю ему то, чего не смогу сделать: с точки зрения профессиональной этики это отвратительно.

Никогда не говорила, что на деле-то мы не могли познакомиться раньше, потому что несколько лет назад я бы не посчитала его за человека. Мне не хотелось, чтобы он знал про меня такое, мне и самой хорошо бы было про себя такое не знать.

«Вы думаете, – говорила нам баба-мент, – на что похожа жертва СПИДа на последних стадиях болезни? Так я вам скажу: на человека уже не похожа». И хотя меня, как убеждённого ипохондрика, всё это очень впечатляло, подозрение, что на человека тут не похож кто-то другой, присутствовало тоже.

Однажды он мне скажет, что хотел бы сблизиться со мной настолько, чтобы жить в моём теле, но пока ещё у нас всё в порядке, поезд идёт, и воздух прозрачный, и Женя показывает мне в окно на деревенские домики: спрашивает, как мне тот или иной.