Русский роман

Ури, по словам дедушки, был похож на Эфраима, только более нежный и мечтательный. Он походил на него линиями худого, жилистого тела, впалыми щеками и красотой, которая захватывает дыхание. Дедушка, бывало, смотрел на внука, словно бы мысленно поворачивал его перед собой, как если бы то был пропавший Эфраим, застывший в янтарной капле. «Дети. Ниточка жемчужин. Длинные ожерелья семени», —

«Да будет тебе известно, Барух, — сказал Пинес, — что это скромное насекомое, именно оно — настоящий герой знаменитой басни о стрекозе и муравье. Переводчики-недоумки извлекли эту цикаду из ивритского текста и назвали ее стрекозой. Вся эта глупая басня — плод огромного невежества».

Это были старые люди, последние из отцов-основателей. Все, как дедушка, — в каскетках, в серых рубахах

«Зеленеющею маслиною, красующеюся приятными плодами, именовал тебя Господь»

То была типичная шляпа молодежи из движения «а-Поэль а-цаир»[156], изготовленная из серого прочного материала, с опущенными полями.

Это уже не те, неукорененные и несчастные евреи галута, это крестьяне, прочно привязанные к земле, — грубые, сварливые, склочные, ограниченные, узколобые люди с широкой костью и толстой кожей.

Двое мужчин, в одинаковых серых рабочих рубахах

«Увы, дети мои. Ваши родители могут рассказать вам о больших походах, но мои силы уже не те, что раньше. Пройти туда и обратно я уже не смогу. Мы сможем дойти только до ручья Кишон[128] и древнего Бейт-Шеарима»

В молодости он, бывало, забирался со своими учениками даже на Голаны и в Хуран, и эти экспедиции порой затягивались на целых три недели. Они сушили цветы, ловили насекомых, ели и спали в мошавах, в кибуцах и в тех арабских деревнях, которые им рекомендовал Рылов.

У них в мозгу всего пять процентов объема пригодно для мысли. Но зато эти пять процентов непрерывно работают в одном направлении, не то что у каких-нибудь изощренных умников, у которых весь их деятельный разум улетучивается в пространство