Чародей

до появления антибиотиков любое средство от туберкулеза действовало лишь на воображение пациента.

Я впервые побывал в театре, и по сей день даже самая истерическая пьеса об унижениях и несправедливости, самыми бездарными актерами, обладает для меня определенной притягательностью: я всегда надеюсь, что мелькнет красивая нога и развеет тьму.

утверждаю (и совершенно поражен тем, что в последнее время Всемирная организация здравоохранения со мной согласна): здоровье – это когда у человека ничего не болит особенно сильно; но распространено мнение, что здоровье – это некая норма, которой все обязаны соответствовать. Не быть здоровым, «потерять форму» – один из немногих грехов, признаваемых и осуждаемых современным обществом. Но ведь видов здоровья столько же, сколько людей. Если наша сущность требует определенных физических слабостей, какой смысл бороться, чтобы от них избавиться? И что сделали для человечества образцовые здоровяки – наши весьма ценимые и высокооплачиваемые спортсмены? Они просто сотрудники индустрии развлечений, притом не высшего сорта.

Конечно, Хью слишком много курил, и вонючие прокуренные старые трубки наградили его одышкой. Но неужели я должен был подняться против него в крестовый поход, заставить устыдиться дурной привычки и таким образом несколько улучшить его здоровье, но обеднить его жизнь?

Образ солдата – мощный архетип; возьмите практически любого мужчину, поместите его в армию, и он попадет под влияние архетипа грубого и похотливого солдата и начнет совершать такие поступки, что, вероятно, сам тому удивится. Позже я узнал, что этот архетип проявляется и у женщин, приходящих служить в вооруженных силах, иногда с чрезвычайно странными результатами. Архетип солдата объясняет многое из того непостижимого, что происходит во время войны, и идея грубой похотливой солдатни – лишь одна из многих, которые людей тянет воплощать.

О, как глуп я был! Перерос ли я наконец свою глупость? Часы в обществе Эсме, когда она карандашиком журналиста зондирует мою память и мои чувствительные места, наводят на мысль, что я стал лишь более сложно устроенным глупцом и тот глупец, каким я был в юности, все еще прячется где-то внутри.

Позже, когда я думал, что поумнел, я попытался выяснить, что такое на самом деле ирония, и обнаружил, что некий писатель прошлых веков в своем трактате о поэзии упоминал «иронию, как мы именуем сухую насмешку». Я считаю, что лучше «сухой насмешки» определения не придумать. Не сарказм, подобный уксусу, и не цинизм, который часто бывает голосом разочарованного идеализма; ирония прицельно освещает жизнь холодным лучом прожектора, выхватывая и увеличивая отдельные фрагменты.

Мне самому доводилось играть роль глупца под множеством личин, и потому я чувствую некое сродство с дураками, хоть и пытаюсь держаться подальше от их глупости, чтобы не заразиться. Ибо глупость – такая инфекция, на которую хваленая наука доктора ни разу не обращала свой циклопический глаз

Доктор сказал, что я «слабенький» и обращаться со мной следует соответственно; скарлатина оставила мне на память подозрительные шумы в сердце и значительную потерю слуха в левом ухе. В общем-то, я легко отделался после ужасной и коварной болезни, но мне ни в коем случае не следует переутомляться.
Этот вердикт коренным образом повлиял на мое будущее, ибо тот, кто объявляет ребенка «слабеньким», коронует и миропомазывает тирана.

Однополая любовь, что когда-то была вынуждена о себе молчать[92], теперь никак не может заткнуться.