Антон Павлович Чехов

«Ты пишешь про театр, кружок и всякие соблазны, точно дразнишь, точно не знаешь, какая скука, какой это гнет — ложиться в 9 час. вечера, ложиться злым, с сознанием, что идти некуда, поговорить не с кем и работать не для чего, так как все равно не видишь и не слышишь своей работы. Пианино и я — это два предмета в доме, проводящие свое существование беззвучно и недоумевающие, зачем нас здесь поставили, когда на нас тут некому играть» (М. П. Чеховой, 11 ноября 1899 г.).

К. С. Станиславский вспоминал, как Чехов присутствовал при его беседе с одним близким режиссеру вполне жизнерадостным человеком. Когда тот ушел, Чехов «в течение вечера неоднократно подходил ко мне и задавал всевозможные вопросы по поводу этого господина. Когда я стал спрашивать о причине такого внимания к нему, Антон Павлович мне сказал: “Послушайте, он же самоубийца”. Такое определение или предсказание показалось мне смешным. Я с изумлением вспомнил об этом через несколько лет, когда узнал, что человек этот действительно отравился

Второй крупной послесахалинской вещью была «Палата № 6

«Гусев» (1890)10, «Бабы» (1891), «В ссылке» (1894), «Убийство» (1895)

ехать на Сахалин! — писал он Суворину вскоре после возвращения. — У меня [...] чертова пропасть планов [...], какой кислятиной был бы я теперь, если бы сидел дома... Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошел — черт меня знает»

На Сахалине Чехов за три месяца единолично сделал перепись всего населения острова, заполнив более 8000 карточек; он беседовал буквально с каждым, в доме или камере тюрьмы. Несмотря на запрет встречаться с политическими ссыльными, Чехов говорил и с ними. Это были в основном народовольцы и члены польской социально-революционной партии (всего около 40 человек).
Поездка на «каторжный остров» оказалась важной для всего последующего творчества Чехова, которое, по его собственному выражению, «все просахалинено». «

Слава его росла; она не была ему неприятной, но он не выносил ее шумные и экзальтированные формы. Василий Иванович Немирович-Данченко вспоминал, как однажды в театре Корша какая-то поклонница

От восклицательных знаков перешла к цитатам. И не успел еще бедный А. П. очухаться, как она одну его страницу — наизусть. Чехов весь пошел красными пятнами:
— Ради бога, уведите ее... У меня в кармане свинцовка есть. Я ведь и убить могу...»
«— Помилуйте, — возмущался Чехов, — вспоминает другой мемуарист, — пошел я в Тестов трактир обедать, а ка­кой-то купец напротив увидел меня, поперхнулся и всю даму рядом обрызгал. Что ж тут красивого? Не дают расстегая съесть.

Они результат наблюдения и изучения жизни. Они стоят в моем мозгу, и я чувствую, что я не солгал ни на один сантиметр и не перемудрил ни на одну йоту»

В сфере психики тоже частности. [...] Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев; нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев