Институтки

-- Салопова, должна я сказать батюшке, что я его лиловым козлом назвала, когда он пришел в новой рясе? -- спрашивала тихонько Евграфова.

Для этих детей, оторванных от семьи ради воспитания, ради того учения, которое каждая из них не в состоянии была бы получить в семье, слово "мама" было самое заветное, оно напоминало им детскую, игры, смех, а главное, ласку, ту нежную материнскую ласку, которой они были лишены здесь в течение стольких лет. У многих матери были далеко, там, в глубине заброшенных селений, куда теперь детей переносил только сон. Мама была центром, вокруг которого группировались и няня, и солнце, и густой парк, и мохнатый барбос, и первая книга, и звон сельской церкви -- словом, весь круг впечатлений детства, все радости и печали, которые оборвались у входа в институт. Потерять маму теперь, перед выпуском, когда каждая жаждет снова приютиться у ее сердца, снова связать ниточку своей жизни, разорванную семью долгими годами!.

Паша даже вздохнула. Вздохнула и Надя Франк -- а ведь правда, кроме нотаций, выговоров и уроков, никто, никто за все семь лет не говорил с ними; ни одной беседы вот такой, простой, дружеской, как с этой рыжей Пашей, не было у нее никогда ни с кем из взрослых. Никто не думал хоть немножко разъяснить массу смутных вопросов, догадок, зарождавшихся в душе. Напротив, на каждый смелый вопрос был один ответ: -- "Ayez honte de demander des choses pareilles. Taisez-vous, mademoiselle, ou vous serez punie!"(Стыдитесь спрашивать о подобных вещах. Замолчите, мадемуазель, не то будете наказаны)

Андрюша, и она моя подруга, нет уж ты, пожалуйста, не осрами меня, женись на ней!

Минаев был все так же справедлив, вежлив но не завоевал симпатий старшего класса.