Жертва и смысл

Наши близкие суть те, кому мы приносим жертву — при условии, что жертва принимается. Идеал и регулятивный принцип близости — согласованность встречных жертвоприношений. В простейшем случае это взаимная усталость ради и во имя друг друга. Но если жертва отвергается, близкий человек превращается в предателя, мучителя или бесчувственное чудовище.

Недостающее можно приобрести, но лишь потерянное — обрести. Обретения нет без потери и утраты.

Тем самым присоединение идей к единству имени и некой человеческой фигуры есть забота об их живучести, а не только реликтовое отправление культа мертвых.

Возможно, например, что существуют различные типы хронопоэзисов, список которых не закрыт — среди них может обнаружиться и такой, где не задана старость как бытие к смерти.

сознательного, тоже появились миры, пригодные для математики, для некоторого математического (например, топологического) описания. Следовательно, появились и миры, пригодные для новой жизни (это тоже спекулятивное предположение). Какой именно, пока трудно сказать — будут ли это мемы, «оригинал-макеты», изоорганизмы или что-нибудь еще…

Математикам нечего делать среди галлюцинаций, навязчивостей, проявлений онейрического.

истина — это неисчерпаемая регулярность, а искусство — неисчерпаемая сингулярность. При этом важно отметить, что ведь и регулярность, и сингулярность могут быть исчерпаемыми. Так рутинная человеческая жизнь разворачивается в простой исчерпываемой регулярности и в исчерпывающейся сингулярности присутствия. Она, тем самым, безыскусна и неистинна как целое, но в этом и состоит чудо витальности.

тогда слова Декарта о том, что в делах житейских следует руководствоваться мнением (другого рода знанием, чем то, что определяет сферу ego cogito), не обязательно воспринимать как уступку или как трудность в стремлении придерживаться истины. И дело не в двойных стандартах — возможно, что само наше негативное отношение к «предрассудкам» и к житейскому здравому смыслу является результатом фетишизации восходящей науки, то есть идеологемой или идеологией.

вот еще одна трудность — состоит она в том, что мы, то есть фаустовская, христианская или постхристианская цивилизация, являемся обладателями очень отсталых экзистенциальных технологий. Говоря точнее, мы имеем дело с осколками, сложенными кое-как, и с описаниями, относящимися к работающим образцам, которых мы не видели в действии.

ликое чаяние всех времен и народов состоит не в том, чтобы обойтись без жертв, оно гласит: «Чтобы жертвы наши были не напрасны».