Припомнишь какие-нибудь смертные грехи, ась?
– Прелюбодеяние. Еще обжорство. Лень, кажется, тоже.
– А убийство? Кады один человек намеренно другого жизни лишает? Это смертный грех?
– Кажись, нет.
– Кажись, нет, – язвительно передразнил горбун. – Вот и рассуди: мошну свою набивать в жадности ненасытной, поперек убийства, много хуже выходит. Почему так? А потому это, что жор – это напитание духа твоего желанием плотским. Похоть – это напитание твоего духа желанием плотским. Зависть – это желание плотского. И любой смертный грех – это будто бы намерение погубить дух свой, плотскими нуждами его напитывая. Обрекая его в посмертности своей на муку вечную, неутолимую. От того и грехи эти – смертные.