Цивилизация

Джон Рёскин однажды сказал: «Автобиография великих наций складывается из трех летописей — книги деяний, книги слов и книги искусства. Ни одна из книг не может быть понята, если не прочитаны две другие, но из трех книг наибольшего доверия заслуживает последняя»

В каком-то смысле необработанный мрамор, подобно тени у Рембрандта, акцентирует драматически насыщенные детали, но в то же время удерживает фигуры в неволе — недаром их всех называют узниками или рабами, хотя ни пут, ни оков не видно.

И хотя две наиболее законченные мраморные фигуры явно восходят к античной скульптуре, по воле Микеланджело атлеты превратились в пленников: один упрямо пытается освободиться от пут — не от пут ли смертной природы человека? — тогда как другой покорно, чуть ли не с наслаждением отдается неволе и «в Смерть... мучительно влюблен» [75] (Микеланджело отталкивался от греческой статуи смертельно раненного сына мифической Ниобы).

Выскажу предположение, что это свойство — назовем его героизмом — не включается в понятие цивилизации большинством из ныне живущих. Оно подразумевает презрение к жизненным благам, способность жертвовать удовольствиями пресловутого «цивилизованного» образа жизни. Героизм — заклятый враг счастья

Но когда за иллюстрацию той или иной сцены из античной литературы брался живописец среднего дарования, то все персонажи выступали в костюмах и декорациях его собственного времени, демонстрируя нелепую манерность поз и жестов, никак не соотносящихся с весомостью форм и гармонией ритмов античного искусства.

Его мечты о новом соборе питались идеалами Возрождения: в основе конструкции должны лежать «совершенные» формы — квадрат и круг, а по масштабу и стилю здание должно превосходить грандиозные руины Античности.

Став папой Юлием II, он сумел то милостью, то строгостью вдохновить и подчинить своей воле трех гениев — Браманте, Микеланджело и Рафаэля.

Людям казалось, что исполинские здания сотворены нечистой силой; в лучшем случае их воспринимали наравне с природными явлениями, как горы, и устраивали в них нехитрые жилища: отчего не воспользоваться естественным укрытием — скальным откосом или ложбиной?

Сколько пафоса и тумана в этих умопостроениях сравнительно с четким флорентийским фокусом...

Из Флоренции мы переносимся в Рим: из города прагматичных голов, цепких умов, легких ног, грациозных жестов — в город-громаду, город-груду, где, словно в гигантской компостной куче, перемешаны людские надежды и амбиции, где почти ничего не осталось от былой красоты и древнего имперского величия и только бронзовый Марк Аврелий век за веком сверкает на солнце [66].