Детство Левы

Дело в том, что при взгляде на себя в зеркало мы невольно приобретаем определенное выражение лица. Словно бы разговариваем сами с собой.

Мама попросила меня сходить за хлебом.
— Не хочу, — сказал я честно. — Лучше вы кто-нибудь сходите.
— Интересно, — возмутилась мама, — а чай ты пить хочешь?
— Чай хочу, — спокойно ответил я.

— Мам, а что вкуснее, щи или борщ? — спрашивал я.
— Отстань, — говорила она.
А я был счастлив.

Детство — огромное увеличительное стекло. У детства глаза велики.

Я просто не мог без мамы и папы. Не мог без них заснуть. Не мог есть и пить. Ничего не мог делать.
Делать что-нибудь одному было глупо и неестественно. Страх исчезал. Мой глупый, жалкий и детский страх. Оставалась только одна, вот эта одна-единственная мысль: жизнь остановилась. Я как мёртвый.

ДАЛЕКОЕ — БЛИЗКОЕ
В детстве меня называли Мамин Хвостик. Это обидное прозвище возникло, можно сказать, само. Я действительно мог ходить с мамой куда угодно, стоять в любой очереди, скучать в парикмахерской и химчистке, лишь бы быть рядом с ней.

Очень мне нравилась моя мама.

Нравилось главным образом то, что рядом с ней я переставал бояться. Ничего мне было не страшно. А вот как только мама куда-нибудь отходила — пробить чек в кассе, или в парикмахерское кресло, — я начинал ужасно беспокоиться: вдруг она куда-нибудь пропадет?

Но она не пропадала — возвращалась всегда вовремя.

Это чудесное мамино свойство очень сильно меня поражало. Иногда, если мы просто шли по улице, я забегал немножко вперед и смотрел на маму издали: как она идет. Шла она тоже очень красиво, постукивая каблучками. И несла легко самую тяжелую сумку. И всегда улыбалась мне издали.

Если мама уставала и ложилась отдохнуть, я тоже забирался рядом с ней. Но долго лежать просто так не мог. Скоро начинал ворочаться, вздыхать. И тогда мама спрашивала меня сонным голосом:

— Ну чего елозишь?

А я отвечал:

— Ничего. Расскажи что-нибудь.

Мама вздыхала, думала.

— Ну что тебе рассказать? — говорила она. — Жил-был волшебник... Построил он однажды дворец. И думает: кого бы в нем поселить?

Я еще больше елозил, только теперь от удовольствия.

— Ну-ка тихо! — говорила мама. — Ну вот, построил он дворец и думает: дай-ка я в нем поселю самого послушного мальчика, который кашу хорошо ест, маме помогает и долго играет один.

...Постепенно становилось темно. Мне очень хотелось, чтобы мама подольше не зажигала свет. Так было лучше — лежать в темноте и слушать сказку.

— Да, — говорила мама. — Искал-искал он такого мальчика, но никак найти не мог. И тогда...

Мама задумывалась.

Я тихонько подталкивал ее в бок.

— Чего толкаешься? — недовольно говорила она. — Я сказку вспоминаю... Знаешь что, давай я тебе лучше стихи почитаю.

— Давай, — тихо соглашался я. Мама редко рассказывала сказки до конца. Обычно они у нее кончались в самом начале. А я привык к этому и не обижался.

— Значит, так, — говорила мама, — слушай:

Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хазарам,

Их села и нивы за буйный набег

Обрек он мечам и пожарам...

— Тебе все понятно? — интересовалась мама.

— Понятно, — говорил я. — Дальше рассказывай.

— Ну вот, — говорила она. — А дальше встречает он одного волшебника, и тот ему говорит: ты, князь, умрешь от коня своего.

— Как это — от коня? — не понимал я.

— Ну вот так вот — от коня! — сердилась мама. — Непонятные слова понимаешь, а простые нет! Ладно, давай я тебе спою...

И она начинала петь.

Там вдали за рекой загорались огни...

В небе ясном заря догорала...

Сотня юных бойцов из буденновских войск

На разведку в поля поскакала...

И действительно, в самом дальнем конце двора, где стена делала поворот и образовывала уютный угол, стояла котельная — собственно, не та ручная котельная, в которой сидит кочегар и поддает жару, бросая каменноугольный носитель энергии в железную печку прямо лопатой, всегда в майке, с черным от сажи лицом и страшными белками глаз.

стоял у дерева и бросал в него ножички. То есть ножичек у меня был один. Это так называлось — бросать ножички. Дерево было одно, и я был один. Никто не вышел гулять. В такую жару. Все сидели дома и пили холодный компот.

— Знаешь что, Юзька, — говорила мама, веселыми шлепками формируя маленькие толстенькие котлетки. — Когда слишком много ингредиентов, это уже не счастье. Это какой-то суп.

некоторые двери я заходить наотрез отказывался.
Например, увидев мальчиков в обтягивающих трико, которые наравне с девочками делали какие-то па перед зеркалом у балетного станка, я попятился и с ужасом закрыл лицо руками.