Петербургские кладбища

где белые и красные стволы
колоннами бегут вдоль треугольных просек
накрыты круглые столы
для синих птиц нагнувших желтый носик

и я и я бы тронулся туда
где свет искрится тени завивая
но нету сил для смертного труда
и поезд едет мимо завывая

там есть тоже ленинград
с красно-черным небом в мае
мы поедем в летний сад
на тринадцатом трамвае

стрелки редкие дождя
простучат по легкой сени
мы погладим проходя
псюше смутные колени

в дверку лучшей из оград
нá берег на невский выйдем
там еще есть ленинград
мы его еще увидим

поглядим на дно зари
в междукóпейные щелки
там — пузы́ря пузыри —
корабли стоят как елки

пушки хлопают с реки
в небе грозды многоцветны
мы здесь тоже старики
безответны незаметны

теперь расстанемся навек

я — в золотые холода
где бьется под водой вода
и ходит улыбаясь зверь
туда — и в шум огня тогда

ну а тебе — недалеко
в пустынный град из синих стен
где сизо дышит низкий штерн
и плача падает орел

недалеко и нелегко

Погасла ночь, глаза в ее хвосте
Смежили веки,
И смолкло щелканье ее костей,
Тех полых трубочек, закрученных, как шнеки.

Вся прелесть мира умерла —
Погасла, смолкла, сморщилась сморчком,
Ночная бабочка сложила все крыла
И стала золотым сверчком.

Пока я ел стеклянный виноград
И хрюкал, счастлив, как свинья,
Погасла ночь в огнях своих оград,
И с нею я.

Где висит тишина запирая дыханье и речь
Я в дубовую лодку на пристани лягу бубенцом позвеню
И сплыву мимо стекол в тенях наклоненных в последнюю печь...

Гнутся алые клены синеет растресканный тис
Белые буки замерзающим светом полны
А кроме и нет ничего... только ты... только тишь
Только вспученный мускул затененно-лиловой луны

Липа-липа ты пахнешь холодной мертвецкой в окно
Бузина-бузина малафейкой застывшей смердишь
А кроме и нет никого... только ветер... темно...
Только ствольные скрипы... только ты... только тишь...

Я туда и не гляну где погнила гроза на корню