Русская муза парижской богемы. Маревна

Диего уехал в Мексику, навсегда забыв об обеих — Ангелине и Маревне. На родине его ждали новые страсти, новые безумные любовные романы, и… новые жертвы. Для «людоеда, пожирающего женщин» не существовало никаких моральных «табу» — все было дозволено. История опять повторилась, на этот раз с молодой художницей Фридой Кало, которая была моложе его на двадцать лет. Ради этой страсти он бросил свою жену Лупе Марию и женился на Фриде.

Здесь, в «Ротонде», Модильяни увидел юную Анну Ахматову, написал ее портрет. Бывали здесь Макс Волошин и Сергей Прокофьев, Клод Дебюсси и Игорь Стравинский.

роднило ощущение общего неблагополучия

Именно тогда она осознала, что поиск собственного пути в искусстве — ее главная цель. Для нее так же, как и для Модильяни, Риверы, искусство не было роскошью, это и была сама жизнь, и они принесли ему в жертву все земные свершения.

Диего мне рассказывал про Мексику, я ему — про Россию. Диего жил в Париже, но всегда перед его глазами были рыжие горы, покрытые колючими кактусами, крестьяне в широких соломенных шляпах, золотые прииски Гуанахуато, непрерывные революции…»

. А с Амедео Модильяни его связывала настоящая, хоть и эксцентричная, дружба, с братской взаимопомощью, совместными попойками и бурными ссорами.

В 1909 году живопись еще не была экспортным товаром — не существовало передвижных музейных выставок, не говоря уже о репродукциях работ великих мастеров. Чтобы увидеть Эль Греко, Гойю, Веласкеса, Рафаэля, Босха или Микельанджело, нужно было посетить музей. Диего часами простаивал у полотен великих мастеров в музеях Мадрида, Барселоны, Толедо. Но одной Испании ему показалось недостаточно, и в 1910 году он приезжает в Париж, селится в центре художественной жизни — на Монпарнасе. Париж — это еще и школа живописи

Еще одним любимым местом сбора художников был кабачок, который открыла бывшая натурщица Розали. Она обожала Моди, но не могла выдерживать его пьянства, безалаберности. На одной из стен кабачка Моди нарисовал фреску, которая не понравилась Розали, и она выгнала Моди на улицу. Это его привело в бешенство.

— Дура, — говорил он, — неужели ты не понимаешь, что эта фреска стоит тридцать или сорок тысяч франков?

Розали рассмеялась:

— Что?! Эта мазня? Мне она не нужна. На следующий день все с ужасом обнаружили, что стена закрашена белой краской.

Когда Моди не стало, Розали страшно переживала. Она рыдала и повторяла: «Если бы я его кормила, он бы прожил дольше». Ей также было жаль и фрески, за которую, как ей сказали, она могла бы получить от трехсот до пятисот тысяч франков.

Описывая атмосферу того времени, Илья Оренбург напишет: «Мы приходили в «Ротонду», потому что нас влекло друг к другу. Мы тянулись друг к другу, нас роднило ощущение общего неблагополучия. Здесь все были знакомы друг с другом. Все бедны, талантливы и одиноки. Однажды Алексей Толстой послал открытку в кафе, поставив вместо моей фамилии «Au monsier mal coiffe» — «плохо причесанному господину», и открытку передали именно мне».

Здесь чернокудрый красавец Амедео Модильяни, одетый в живописные лохмотья, громко декламировал строки из дантовского «Ада». Он делал портреты почти всех посетителей «Ротонды». Для друзей — просто так, на память, для прочих — в обмен на горячий обед или рюмочку перно.